Товарищи! Я ехал на красном трамвае социализма до станции "Независимость", на которой я вышел. Вы можете следовать до конечной остановки, если желаете, но теперь давайте перейдем на Вы [будем обращаться друг к другу "пан" вместо того, чтобы продолжать использовать социалистический термин «Товарищ»]!
Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае.
Стесняйтесь — не уступить.
И когда ты будешь плакать, что скоро двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу, не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь — а куда тебе вдруг деваться, только Богу плакаться на судьбу.
И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке, ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой — а тебя из печки вытащат обожженной и оставят остужаться на холодке.
И когда тебе скажут — хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек, ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек — и тебя ударит мартом по голове.
И вода, и этот воздух горячий, ***ский, разжиженье мозга, яблоки в куличе. И друзья, которые все же смогли добраться, обнимают так дико трогательно, по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече.
Ты уже такая уютная — в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин, несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко, и звенит трамвай, и сердце твое трещит.
А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед, ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет.
И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща. Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные — обрыдаться, то есть даже разбегаетесь сообща.
Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса. Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко, и густым желтком стекает по волосам.
Жизнь как старый трамвай,которая со временем ржавеет и сходит с рельсов…
Мужчины как трамваи: один ушел, другой придет. Главное – не пропустить свой.
Понял, понял. Если буду плохо себя вести, окажусь на дне морском, а сверху будет лежать трамвай.
Одни говорят об удвоении ВВП, другие бубнят, что это нереально, и все реалисты! А промышленную политику делает Комиссаров (председатель СД Трансмашхолдинга), не в обиду ему будет сказано. А может, он не понимает, где тут шпонка, а где маховик с валом. Можно завязать глаза и уверенно топтать ковер, который лежит уже 80 лет. Опасность — не вывалиться в окно, где ходят трамваи на резиновом ходу.
В таком трамвае страшно без билета…
Смотреть на безответно влюблённую женщину неловко, как тяжело и неловко смотреть на женщину, которая пытается взобраться в трамвай, а её здоровенный мужчина сталкивает с подножки.
Цивилизация, город, трамвай, баня — вот в чём причина возникновения нервных заболеваний. Наши предки в каменном веке и выпивали, и пятое-десятое, и никаких нервов не понимали.
Пипи в трамвае — всё, что он сделал в искусстве!
Еду как-то в трамвае, смотрю — номер 52. Думаю — вот и у меня 52 трупа
Я не люблю женщин, которые имеют свое мнение. Когда женщина начинает думать, что она умная, что у нее ум наравне с мужчиной, она перестает быть женщиной. Зачем тогда пропускать ее в трамвае, зачем подавать ей руку, зачем дарить ей цветы?! По моему убеждению, главное дело женщины — заботиться о семейном очаге. Пусть готовит обед, стирает, убирается и не спорит с мужчиной! А уж он позаботится, чтобы у нее все было: и шубы, и кольца, и машины, и поездки за границу.
Мы не свободные, вольно танцующие автобусы. Мы – привязанные троллейбусы и трамваи.
Она уже обижалась, когда ей уступали место в трамвае.
Банальности — трамваи мышления.
Жизнь как старый трамвай,которая со временем ржавеет и сходит с рельсов…
Роскошь – это искусство, жена моя. Изобилие начинается не с денег, но с головы. Колин приучил меня к изобилию. Колин, родившийся в рыбацкой лачуге в жопе Ирландии, до двадцати лет и ста фунтов в руках не державший, научил меня изобилию. И знаешь Нора, Рудольфу оно не известно, он умеет жить хорошо, но не может роскошно. Роскошь и изобилие, как божественность, тяжелы и, как божественность, неприемлемы. Ими овладевают, милая, через кровь, как бесстрашием. Я хочу, чтоб ты, Нора, на такое была способна. Я хочу, чтоб ты видела разницу в автомобилях потому, что когда ты не получаешь удовольствия от того, что тебя окружает, когда не хочешь этого всё лучше и изящнее, ты его не достоин. И тогда всему этому дОлжно быть отнятым, ты поняла? Леа твоя состояние не с идиотичной болтовни о фюрере потеряла, но потому что дура, слепа, глуха, неразборчива и лучшего, чем занюханной квартирки, вздрагивающей каждый раз от трамвая, она не достойна. Разбирайтесь в моих машинах, фрау Вертфоллен.
Скрепив очки простой веревкой, седой старик читает книгу.
Горит свеча, и мглистый воздух в страницах ветром шелестит.
Старик, вздыхая гладит волос и хлеба черствую ковригу,
Грызет зубов былых остатком и громко челюстью хрустит. Уже заря снимает звезды и фонари на Невском тушит,
Уже кондукторша в трамвае бранится с пьяным в пятый раз,
Уже проснулся невский кашель и старика за горло душит,
А я стихи пишу Наташе и не смыкаю светлых глаз.
Газета — портативная ширма, за которой мужчина, сидящий в трамвае, прячется от стоящей рядом женщины.
Как много в жизни хочется понять,
Как честно говорить о главном,
Как сердце вовремя понять,
И думать лишь о славном,
Но, мы торопимся,спешим,
Тиши не замечая,
На мокрых улицах, одни,
Мы ждем трамвая…
Пора бы все перевернуть,
на радость жизни,
Не торопится, не спешить,
Понять и вовремя простить,
Любить, желать, и тихо ждать,
Глазами, молча говорить
И повторюсь….
Любить, Любить, Любить…..
В Москве можно выйти на улицу одетой как Бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение — это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» — ибо в бедность никто не верит.
В поезде читают, потому что скучно, в трамвае — потому что интересно.
Может быть сесть на трамвай, может лечь под трамвай, может просто поспать
Если девушка уступает тебе место в трамвае, нет смысла за ней ухаживать.
Когда его толкали в трамвае, ему казалось, что толчок этот отмечают все сейсмографы мира.
Трамвай представлял собой поле брани.