…Дали мне пародию на «Горе от ума», какого-то актёра Дольского. Говорят даже, что Минаева. Скелет стихосложения не Минаева, потому что женские и мужские рифмы неправильно и не фонически распределены, чего умелый стихотворных дел мастер не допустит. Будьте добры, передайте или перешлите Павлу Лукичу <Пикулину>.
Когда я ошибкой перо окуну,
Минуя чернильницу, рядом, в луну,-
В ползучее озеро черных ночей,
В заросший мечтой соловьиный ручей,-
Иные созвучья стремятся с пера,
На них изумленный налет серебра,
Они словно птицы, мне страшно их брать,
Но строки, теснясь, заполняют тетрадь.
Встречаю тебя, одичалая ночь,
И участь у нас, и начало точь-в-точь —
Мы обе темны для неверящих глаз,
Одна и бессмертна отчизна у нас.
Я помню, как день тебя превозмогал,
Ты помнишь, как я откололась от скал,
Ты вечно сбиваешься с млечных дорог,
Ты любишь скрываться в расселинах строк.
Исчадье мечты, черновик соловья,
Читатель единственный, муза моя,
Тебя провожу, не поблагодарив,
Но с пеной восторга, бегущей от рифм.
Что я знаю?
Что ты знаешь, то дано знать. Из того, что знаешь, ещё многое не знаешь. То, чего не знаешь — не дано знать. Сократ, он лишь изрек, что он ничего не знает. Да будет знать твоя Душа, что Я — Второй Сократ! Я принимаю Ваш ответ, Но помни, от меня это, не забрать! О стихах, рассказах, Господи, скажи, Откуда у них такие умы? — Ум, Рассудок их помутился! — Господь, благодарю Тебя за ответ. — Так вот откуда ваш полёт, рифма генератор, рифмоплет!? Пользуясь чрез это Славой, Продаж, Себя возвысив до небес, Философы, учёные, историки, врачи, Не редко, часто, ошибаясь в своих прогнозах, Не правильный диагноз людям ставят, Историю, историки по искажали, Перевернули всё верх дном, Рассказывают людям, а в сердце сомневаясь. Немного знаний Бог дал людям, Чтоб Род людской к Нему обращался. Бог знает всё, и всё Ему возможно, Род людской не знает ничего, И ничего людскому Роду невозможно. Так обращайтесь к Богу же, о Род людской! Служите Господу, а не в своих наслаждениях, О, человек! Славь Творца своего, И будет тебе благословение! Господь лишь знать Человеку даёт то, Чтоб выше Бога, себя он не возвысил. Не все поэты среди Вас здесь, мыслесловы, Обман, и Ложь внутри вас, И каждый из Вас, На Суде Страшном ответит! Слова Господни страшны, Бояться должен человек, Ты тварь Его, ты Его творение, Не отворачивайся от Него, и Бог даст тебе, и Роду твоему благословение. И уберёт Господь пандемию, и поменяет власть, Славьте Господа в своих устах, Творите творчество о Славе Господней! Ходите в храмы, на исповеди кайтесь, и людей не проклинайте. И ты увидишь, о, Человек! И благость будет вам, и радость. А так ты счастье не обретёшь, без Бога ты никто, Ты Его творение. Не отворачивайся спиной, Плачет Господь за тобой, Он всё тебе даст, вот увидишь! Ни капли не сомневайся, не промедли, Род людской! Ты только Славь Царя Отца своего, и в Сердце кайся! И ты увидишь, поверь мне. Я не писатель, не поэт, и никогда им не был, А самый грешный человек. В своих произведениях, образ, чью то душу олицетворяю, при этом разоблачаю.
Для этого я здесь, чтоб дать вам это, Откровение.
Стих есть тело живое, сердцами нашими сотворенное.<…> Что есть сердце стиха? Сердце стиха есть радость или печаль, в оное вложенное.
Что есть кровь стиха? Ритм его, от начала печали или радости бегущий.
Что есть дыхание стиха? Рифмы, на концах растворенные.<…>
Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму.
— Пожалуйста, — сказал он с серьёзной деловитостью. — Какую?
— Медика?мент и медяками.
— Рубль.
— Почему же так мало?
Невежде проку нет в искусствах Аполлона,
Таким сокровищем купец не дорожит,
Проныра от него подалее бежит,
Им Честолюбие украситься не склонно; Над ним смеется тот, кто вьется возле трона,
Солдат из рифм и строф щита не смастерит,
И знает Дю Белле: не будешь ими сыт.
Поэты не в цене у власти и закона. Вельможа от стихов не видит барыша,
За лучшие стихи не купишь ни шиша,
Поэт обычно нищ и в собственной отчизне. Но я не откажусь от песенной строки,
Одна поэзия спасает от тоски,
и ей обязан я шестью годами жизни.
Большинство гадостей я говорю от чистого сердца, но многие мои рифмы предназначены для того, чтобы просто смешить людей. Это просто большая комедия. Всякий, у кого есть хоть капля юмора, поймёт, когда я шучу, а когда говорю серьёзно.
Бессильна рифм поэзия всецело выразить любовь…
Поэта проклята стезя: болеть несовершенством слов.
Для песен — рифмы сладкое звучанье,
Как для кокетки сладки одеянья.
Ни рифмой, ни одеждой не прикрыть
Уродство или скудость содержанья.
И вдруг возникает какой-то напев,
Как шмель неотвязный гудит, ошалев,
Как хмель отлетает, нет сил разорвать,
И волей-неволей откроешь тетрадь. От счастья внезапного похолодею.
Кто понял, что белым стихом не владею?
Кто бросил мне этот спасательный круг?
Откуда-то рифмы сбегаются вдруг. Их зря обесславил писатель великий
За то, что бледны, холодны, однолики,
Напрасно охаял он «кровь и любовь»,
И «камень и пламень», и вечное «вновь». Не эти ль созвучья исполнены смысла,
Как некие сакраментальные числа?
А сколько других, что поддержит их честь!
Он, к счастью, ошибся, — созвучий не счесть.
Мысль не созрела, если она
не уместится в четырёх строках.
Любовь не созрела, если она
не уместится в одном ах.
Стихи не сложились, если сейчас
стану искать рифму и соблюдать размер.
Жизнь не сложилась, если она
не уместится в одном да.
Поэзия и наука тождественны, как постигаемые не одною какое-нибудь из способностей нашей души, но всею полнотою нашего духовного существа, выражаемою словом «разум». Можно быть очень умным человеком и не понимать поэзии, считать её за вздор, за побрякушку рифм, которую забавляются праздные и слабоумные люди, но нельзя быть умным человеком и не сознавать в себе возможности постичь значение, например, математики и сделать в ней, при усиленном труде, большие или меньшие успехи. Можно быть умным, даже очень умным человеком и не понимать, что хорошего в «Илиаде», «Макбете» или лирическом стихотворении Пушкина, но нельзя быть умным человеком и не понимать, что два, умноженные на два, составляют четыре или что две параллельные линии никогда не сойдутся, хотя бы продолжены были в бесконечность.
… ритм и рифма отчасти приковывают наше внимание, побуждая нас охотнее следить за повествуемым; отчасти же, благодаря им, в нас возникает слепое, предшествуещее всякому суждению согласие с повествуемым…
Когда за дождь
Я не использую мокрую рифму диван
Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму.
— Пожалуйста, — сказал он с серьёзной деловитостью. — Какую?
— Медика?мент и медяками.
— Рубль.
— Почему же так мало? — удивился я.
— Потому что говорится «медикаме?нт», с ударением на последнем слоге.
— Тогда зачем вы вообще покупаете?
— На всякий случай.
Вот и мы, мой друг.
еще раз
Я склонен рифму один раз.
Так что не вы одолжить мне ваше ухо?
Потому что ясно,
То, что это здесь не имеет никакого боль
Если эта песня была блюз вы бы sheddin слезу
Как ребенка
Может Быть
У настоящего поэта цельный охват мира. Чтобы сказать о главном, он должен собрать в стихотворение, как в лукошко, окоем высказывания, сколько удастся, сколько позволят условия, заданные языком: метр, рифма, объем…
Эта мысль — украденный цветок,
Просто рифма ей не повредит:
Человек совсем не одинок —
Кто-нибудь всегда за ним следит.
Когда слагать стихи таланта нет, —
Не чувствуя ни радости, ни боли,
Хоть рифмами побаловаться, что ли,
Хоть насвистать какой-нибудь сонет, Хоть эхо разбудить… Но мне в ответ
Не откликается ни лес, ни поле.
Расслышать не в моей, как видно, воле
Те голоса, что знала с малых лет. Не медли, смерть. Не медли, погляди,
Как тяжело неслышащей, незрячей,
Пустой душе. Зову тебя — приди! О счастье! От одной мольбы горячей
Вдруг что-то дрогнуло в немой груди.
Помедли, смерть, помедли, подожди!..
Судите человека по рифме, так как это единственно верное определение.
А рифма – проста, зарифмована Богом, очерчена вещим дождём.
Дело не в количестве панчей, не в качестве рифм – дело в личности, что за ними.
Конечно, богатая рифма лучше бедной, новая и оригинальная лучше затрепанной. Но оценки эти — вне строки, вне стиха — очень относительны. Нередко бывает, что самая бедная глагольная рифма оказывается сильнее (потому что нужнее) богатой и причудливой.
На ипподроме рифмы мы борзые кони, вы на нашем фоне — маленькие пони!
Он был в том поэтическом возрасте, когда ищут не рифмы, а правды.
События рифмуются. Я с детства очень хорошо знаю, что судьба готовит нам встречи, невстречи, соприкосновения, парные случаи… С годами это кружево — с рифмами, рефренами, повторами, предупреждениями и даже легкими издевками — делается все гуще, все рельефнее. Не знаю, зачем оно так спроектировано, но наблюдать за этим страшно увлекательно.
Когда пишешь на своем языке в чужом государстве, начинают происходить странные вещи. Внезапно возникает множество страхов — забываешь это, забываешь то. Когда ищешь рифму и не находишь ее, то спрашиваешь: Господи, что происходит? Может быть, рифмы не существует, или я что-то забыл? Такие вещи случаются.
А ритмы, а рифмы неведомо откуда
Мне под руку лезут, и нету отбоя.
Звенит в голове от шмелиного гуда.
Как спьяну могу говорить про любое.
О чем же? О жизни, что длилась напрасно?
Не надо. Об этом уже надоело.
Уже надоело? Ну вот и прекрасно,
Я тоже о ней говорить не хотела.
И все же, и все-таки длится дорога,
О нет, не дорога — глухая тревога,
Смятенье, прислушиванье, озиранье,
О чем-то пытаешься вспомнить заране,
Терзается память и все же не может
Прорваться куда-то, покуда не дожит
Мой день…
Богу тоже иногда звонят скучные инвесторы, или приносят толстенные отчёты, или слишком долго готовят кофе — Он тогда сидит, указательным и большим разминает веки, или просто ложится Себе в ладони измученным, пористым лицом, и пытается вспомнить какой–нибудь детский стишок дурацкий, или песенку, чтобы не было так тоскливо, и что–то вертится на языке у Него, в рифму, нелепое, но смешное — и тогда у Него сочиняемся мы.