Как летний шмель в осенней астре, напрасно трудимся в музее счастья и несчастья.
Какое наслаждение встречать живых людей! А то вокруг множатся лобстеры. И лобстерам невдомек, что искусство – это не книги, театр или музеи, а всего лишь умение из любых базовых и скучных необходимостей жизни высекать удовольствие.
Петербург… Необычный город… Такой молодой и такой старинный, безмерно красивый, пахнущий морем. Наша Венеция. Свидетель истории. Сколько всего произошло за годы его существования.
Переживший блокаду, но оставшийся свободным и непокоренным! Город, наполненный удивительными людьми, ходившими в музеи, что были открыты, даже во время смертельного голода! Устраивавшие вечера поэзии, вместо того чтобы жаться в угол и тихо умирать!
Окно в Европу, прорубленное Петром! Место, где обязательно нужно побывать хотя бы раз в жизни. Место, где летом так тепло и светло, что и не верится, что так бывает… А зимой ветер пронзает до самых костей и, как говорил Гоголь: «Немудрено и грудную жабу подхватить».
В прошлом году я поймал себя на мысли, что провожу отпуск в одиночестве. Что я делал довольно долго. И неприятно об этом говорить или слышать. Я знаю, что когда говорю людям, что один еду в отпуск, они начинают почти паниковать и говорить вещи вроде: «Как же так? Всё в порядке? Как ты это делаешь?» И приходится уверять их, что всё хорошо: ты идёшь в музей, плавать, ты сидишь в ресторане, ты ешь салат, делаешь вид, что набираешь СМС — всё нормально!
Если бы где-нибудь в Британском музее была уютная комнатка не больше чем с двадцатью экспонатами, с хорошим освещением, удобными креслами и табличкой, приглашающей закурить, думаю, я бы не выходил из музея.
Мы в сухом доке в порту. Конопатят палубу, что-то подготовляют к предстоящему плаванию. Вот уже три дня как мы здесь, а я ещё не был в музее. Амстердам совсем не такой, каким я его себе представлял. Множество разноцветных домов, крыши с затейливыми коньками, современные дворцы и памятники, любопытные по окраске и архитектуре.
Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором.
Читайте, ходите в музеи, слушайте оперу… Только, ради Бога, не изучайте жизнь по фильмам, телевизору и Интернету.
Странно было бы исключать из ценностей содержимое всех библиотек и музеев, архитектуру и музыкальное наследство человечества
Наши лица подсвечены экранами телефонов, наши пальцы отбивают чечетку и быстро вводят пароль, мы всегда в режиме «онлайн» — все чувства проявлены в лайках, все эмоции выражены в смайлах, все мысли в постах, все события под хештегами, все люди в подписчиках. Только память от этого почему-то короче, слова – проще, лица – бледнее, а люди с каждым днём всё дальше друг от друга. И все меньше человеку хочется решать задачи, гулять по парку, сопереживать другу, слушать и слышать тех, кто рядом. Потому что телефон стал продолжением руки, а жизнь перешла в формат Instagram, в это бесконечное путешествие по музею восковых лиц, тел и фраз. Но стоит хотя бы на день отложить все гаджеты в сторону, пройти через эту «ломку» и понять, что реальный мир все так же интересен и прекрасен. В нём можно чувствовать запахи и различать вкусы, раскрывать руки для объятий и смотреть друг другу в глаза, нежно целовать и горько плакать, отправляться с рюкзаком за спиной в долгий путь и встречать рассвет на другом конце света… Это и есть Жизнь. И вот именно с этими ощущениями мы и останемся в самом конце. И чем больше их будет – тем лучше нас встретят где-то там, наверху. А иначе – репост и снова все заново, пока не научимся чувствовать, мыслить, делать и жить.
Человек глубже, чем мы можем предположить. Мне очень нравится надпись в музее Прадо: «Бережно относитесь к тому, чего вы не понимаете. Это может оказаться произведением искусства».
Ничто так не напоминает мне бордель, как музей.
Приезжаю в какой-нибудь город, поселяюсь в гостиницу, а после брожу по музеям, пью местную водку, фотографирую полуразрушенные достопримечательности, общаюсь с краеведами, опустошаю книжные магазины, ругаюсь с таксистами, торчу в библиотеках, а затем возвращаюсь обратно в Москву и начинаю писать. Такая вот у меня жизнь.
Музей – это мощный рычаг очищения.
Заинтересована ли ты [Сирша] в моде? Да, я интересуюсь этим всё больше, потому как я стала изучать эту область. Это ведь целое искусство, и я нахожу это очень интересным для себя. Я видела коллекция Александра МакКуина когда была в метрополитенском музее Нью-Йорка, и его работы меня поразили. Когда ты видишь, какие невероятные вещи они делают с тканями, это не может оставить тебя равнодушным. Мода должна по достоинству цениться.
С моей точки зрения, единственная вещь, на которую стоит смотреть в большинстве музеев, — это школьницы на экскурсии.
МУЗЕЙ – консервы времени.
Это не друзья, таких друзей за одно место и в музей..
Я не теряю надежды, что в конце концов наше общество бросит пить вообще и алкоголь будет стоять только в музеях, рассказывающих о темном прошлом нашей страны.
Восприятие искусства — это ведь удовольствие через труд, как спорт. Не зря считается, что в музей нужно обязательно подниматься по лестнице, как в гору. Должно быть усилие.
Гора детских ботиночек в темных залах музея на месте Освенцима напоминает что-то уже виденное, например, гору игрушек под рождественской елкой. Знаю, смерть в любом случае доберется до каждого. Но когда она смешивается с детством, наукой и всем тем, что в моем мире стремится спасти, отгораживает меня, живого, от смерти, — отвращение к преступлению нацизма становится невыносимо острым.
Музей – это, в первую очередь, вы
Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.
Дайте мне музей, и я его заполню.
Старые люди как музеи: их посещают не ради фасада, а ради сокровищ, которые хранятся внутри.
Не води ребенка в музей античной скульптуры, иначе он спросит тебя, почему у него не вырос листик.
Жизнь не намеревалась создать нас совершенными. Тому кто совершенен, место только в музее.
При одном виде музея ноги подкашиваются от усталости.
…исполнением должности редактора он отнюдь не ограничивался. На его счету спасение и организация уцелевшего дома-музея Чехова, где он буквально из печи достал подлинные автографы писателя. Взял он под свою опеку и драматический театр.
Музеи — дело народное, общее, и потому все должны работать бескорыстно.
Нужно все принимать как экспонаты в музее, нравятся они вам или нет. В музее может находиться много экспонатов, которые вам не понравятся. Однако вам не приходит в голову требовать, чтобы их оттуда убрали.
Вчера шатаюсь пляжем. Пишу «Облако».
Выкрепло сознание близкой революции.
Поехал в Мустомяки. М. Горький. Читал ему части «Облака». Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет. Расстроил стихами. Я чуть загордился. Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете.
Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея.
Какое наслаждение встречать живых людей! А то вокруг множатся лобстеры. И лобстерам невдомёк, что искусство – это не книги, театр или музеи, а всего лишь умение из любых базовых и скучных необходимостей жизни высекать удовольствие.
– Франц Вертфоллен, "О летучих змеях. Неаполь"
Природа человеку не враг! Человек находил и находит в ней всё, что ему нужно для жизни. Не покорять её нужно, а понять, изучить, узнать, и она тогда сама откроет тебе свои кладовые и свои музеи. И первое, с чего надо начать, это перестать природу грабить. Да, да, грабить! У природы надо брать в долг. Срубил 1000 гектаров леса — столько же и посади.
Разве гениям, которые улучшили этот мир, необходимы посмертное признание и «благодарная» память потомков (в виде рекламных щитов, помпезных музеев, бронзовых памятников, венков к торжественным датам и страниц в учебниках истории), если их истинным памятником являются их добрые дела?
Человек в своей свирепости и беспощадности не уступит ни одному тигру и ни одной гиене. Вполне вероятно, что так оно и есть. Когда заглядываешь в историю и видишь, на что способен человек, теряешь всякую веру в него… Дело может зайти так далеко, что иному, быть может, особенно в минуты ипохондрического настроения, мир покажется с эстетической стороны музеем карикатур, с интеллектуальной — желтым домом, а с моральной — мошенническим притоном.
Жить — это как бежать по музею. И только потом вы начинаете по настоящему осознавать, что вы увидели, думать об этом, наводить справки в книгах и вспоминать — поскольку вы не можете принять это всё и сразу.
Этот небольшой чемоданчик <с записными книжками Хармса>, который сейчас находится в распоряжении тех, кто собирается открывать музей Хармса, он после смерти Лидии Семёновны долгое время находился у меня в доме и одиноко толпился среди вещей, абсолютно к нему не подходящих никак…
Мои репрессированные мама, отец, односельчане отбывали сроки в Сибири: в Норильске, на Урале, … здесь. Это была жуткая и кровавая история. Но люди уже ее не помнят, уходят от тех событий все дальше, дальше. Но ЭТО надо помнить, чтобы ГУЛАГ не повторился. Поэтому такие музеи-лагеря, какой открылся у вас, нужны. Их обязательно надо показывать людям.
…Нельзя вот так, с бухты-барахты, вторгаться в чужой мир. Ведь заходя в храм, музей, библиотеку или театр, мы обычно всегда сдерживаемся и начинаем говорить вполголоса, что бы ни происходило у нас внутри. Мир другого человека — это тоже храм. И к нему нужно относиться с не меньшим уважением…
Искусство – это не книги, театр или музеи, а всего лишь умение из любых базовых и скучных необходимостей жизни высекать удовольствие.
Я был в Амстердаме дня три, и всё это время я думал о сексе. Кроме, пожалуй, сорока минут в музее Анны Франк… хотя я провёл там час.
Я люблю свою профессию, но если бы ее у меня отняли, я с удовольствием занялся бы чем-нибудь еще. Поработал бы в театре или сидел бы дома и писал. А может, просто бездельничал бы, и тоже с удовольствием. Вставал бы утром, гулял, шел в музей или в кино, потом возвращался бы к себе, общался с женой, смотрел бейсбол по телевизору. Не так уж плохо, верно?
см. Александр Генис, «Музей Бахчаняна», 1998