Ни один классик не сдал бы экзамена по собственным произведениям.
А вы ничего не заимствовали у классиков? Особенно меня интересуют русские писатели.
— Русские? [Смеется.] Труп Тайвина Ланнистера и то, что с ним происходит, — заимствование из «Братьев Карамазовых», признаюсь уж вам.
Один восторженный поклонник Светлова, знакомясь с ним, воскликнул:
— Боже мой, передо мной живой классик!
— Что вы, ответил Светлов. – Еле живой.
Опера, которую ставили, была написана не классиком, не новатором, не строгим композитором старого времени и не смелым современником. Это было неизвестное творение какого-то иностранца. Порпора, во избежание интриг, которые, несомненно, возникли бы среди композиторов-соперников, исполняй он своё собственное произведение или творение другого известного композитора, предложил, — думая прежде всего об успехе своей ученицы, — а потом и разучил партитуру «Гипермнестры.»
Сегодня мы можем поставить некоторые новые вопросы, относящиеся к самому характеру творческой работы одновременно писателя и имеющие, пожалуй, отношение к проблеме состава архива.
Если каждый усердный читатель русской классики твёрдо знал (и верил даже априори), что в прозе Бунина или Чехова два слова нельзя поменять местами без ущерба для художественного эффекта, то в последние пятнадцать лет проза совсем не бесталанных писателей такую процедуру не пропускает. Внимание автора и читателя сместилось на какие-то иные пласты текста, анализ которых вывел бы нас за пределы обозначенной темы. Отметим, однако, что в дальнейшем изучение этих новых творческих явлений, возможно, пойдёт параллельно с изучением технических возможностей сохранения разных этапов работы автора над текстом.
Вопрос, как как собирать отпечатки разных этапов работы автора над тем или иным его сочинением, для нас остаётся открытым; надеемся на конструктивное внимание к нему архивистов-практиков.
Если говорить всерьёз об опричнине, об этом зловещем феномене, то парадокс в том, что она не была описана в литературе. Получается, что классики наши, бородатые и великие, стеснялись писать об этом. И боялись. Понимаю почему — не только по цензурным соображениям. <…
Больше всего сегодня мне нравится наблюдать за переменами, которые происходят в искусстве. Очень интересно понять молодежь, которая увлекается так называемыми новыми формами. Меня заботит, почему классику, которая была создана в прошлые века, всегда старались ставить в исторических декорациях того времени, в которое было написано произведение. Это считалось очень интересным с точки зрения познания. Сегодня все упрощается современными декорациями и современным бытом. «Травиата» в джинсах — я этого не понимаю.
Музыка — зеркало человека. Слушаешь реп — хулиган, слушаешь классику — джентльмен
Если классику играл, то и жизнь недаром прошла. Все мы временны, а классика будет вечно.
Мы все воспитаны на классических постановках и в школе занимались только и только классикой. Для меня путь переключения в современную хореографию был достаточно тяжёлым. Технические сложности есть везде: и в классике, и в современной хореографии. Но это не самая большая проблема. Важно понять мысль хореографа.
«Классика» — это книга, которую восхваляют — и не читают.
Филип Хосе Фармер почти в одиночку создал поджанр переработки/переосмысления классики фантастики, художественных и исторических сочинений…
Медуза символизирует красоту и роковые чары античной древнегреческой классики, как в искусстве, так и в философии, она синтез красоты и простоты, которая в прямом смысле парализует и даже гипнотизирует.
Пушкина — в живот, Лермонтова — в сердце. А пуля не дура — умеет отличить классика от романтика.
Если бы я встретил инопланетян, и они спросили меня: «Что у вас на Земле есть стоящего?» — я бы дал им послушать классику рока!
Классика – вот основа веселья.
Нет лучшего средства для освежения ума, как чтение древних классиков; стоит взять какого-нибудь из них в руки, хотя на полчаса, — сейчас же чувствуешь себя освеженным, облегченным и очищенным, поднятым и укрепленным, — как будто бы освежился купаньем в чистом источнике.
Я хочу сказать, что в принципе классическая великая революция и то, что произошло в Октябре — это совершенно разные вещи. Великая французская буржуазная революция — это классика революции. Как и английская. В Октябре произошло другое. Исчерпанный буржуазный класс, не способный держать государство, не предложивший никаких реформ, который революционный Конвент или Законодательное Собрание во Франции предлагал моментально, не осуществивший изменения в кратчайшие сроки, как это было во Франции, исчерпался. Был класс, да спекся. Значит этот класс оказался полностью несостоятельным. Страна умирала. Она падала как система, вниз, в бездну, и ее просто подхватили большевики. Они подхватили страну, которая просто летела вниз и разбилась бы. Небольшая группа людей, мечтающая об историческом проекте, подхватила, спасла страну и создала новую страну. Вот что произошло.
И главное: научить их чтить русскую литературную классику и говорить о ней не иначе, как со склонённой головой. Всё, что мы говорим и делаем, а тем более всё, что нам предписано «сверху» говорить и делать — всё мизерно, смешно и нечисто по сравнению с любой репликой, гримасой или жестом Её персонажей.
У молодых режиссеров Болливуда есть тенденция смотреть свысока на традиционный классический фильм Болливуда, скажем так, на классику жанра. Печально, что я ещё могу сказать…
Моя самая любимая машина — Porsche 911 Carrera RS, 1973 года. Классика, винтаж! Золотая эпоха этой марки. Люблю рисковые машины ещё, ну типа GT. А вообще, я не думаю, что можно судить о человеке по его автомобилю. Если у человека много денег, но при этом он водит какую-то очень простую машину, это вызывает уважение. У меня есть друзья, которые зарабатывают очень хорошо, но при этом водят пикапы. Это здорово. Покупка супердорогих автомобилей — это компенсация комплексов. Я не говорю сейчас о размере мужского достоинства. Но если у человека много дорогих машин, то ему нужно либо пойти к психологу, либо в церковь помолиться.
Писатель должен одержать победу в одиночку. Вынести все, и одержать победу. Точно также как ничто не может заменить семью, так и сочувствие дорогих тебе людей не в силах утолить жажду творчества. Единственное утешение, как бальзам на раны, — чтение классиков, которые помогают ему выстоять, но, к сожалению, не могут замолвить за него слово.
Если есть что-то такое, что я ненавижу всей силой моей души, то тебя — тебя, польская леность, польский оптимизм растяп, лентяев и трусов. Саксонская проказа, шляхетская парша не перестает нас разъедать. Уже с шестнадцатого века для нас начинает не существовать то, что является работой человечества. То, что составляло всю жизнь человечества, вся его кровавая работа является для нас развлечением. Сенкевич кодифицировал и придал форму нашему состоянию. Он является классиком польской темноты шляхетского невежества. От него в художественной форме живёт протянувшаяся аж до наших времен саксонская эпоха нашей истории. Презрение, вытекающее из неразумности, беспамятства, неспособности увидеть, является позором мыслящего существа. Популярность Сенкевича среди народных масс — это зараза шляхетской лени.
Как подобает «классику», он испробовал свои силы во всевозможных формах: опера, балет, симфония, фортепианная музыка, романсы – всё было им затронуто. Превосходный и оригинальный пианист, он глубоко чувствовал «душу» фортепиано и едва ли не ему поверил свои наиболее интимные вдохновения.
Привлекательность Пушкина заключается в том, что в гладкой форме у него есть это чрезвычайно сгущенное содержание. Для читателя не возникает ощутимого столкновения между формой и содержанием. Пушкин — это до известной степени равновесие. Отсюда определение Пушкина как классика. Что касается содержания Пушкина, то есть чисто дидактической стороны, я думаю, что он был, конечно же, совершенно замечательный поэт с совершенно замечательной очень глубокой психологией. Хотя рассматривать его как отдельную фигуру бессмысленно, потому что ни один поэт не существует вне своего литературного контекста. Пушкин невозможен без Батюшкова, так же как невозможен он без Баратынского и Вяземского. Мы говорим «Пушкин», но это колоссальное упрощение. Потому что, как правило, нам всегда удобнее оперировать каким-то одним поэтом, ибо по-другому довольно сложно — это уже требует определенных познаний, надо знать все, что происходило вокруг. На мой взгляд, в том самом русле психологической поэзии, по крайней мере в смысле участия элементов психологического анализа в стихе, в стихотворении, Баратынский был куда более глубоким и значительным явлением, чем Пушкин. Тем не менее, я думаю, Баратынский без Пушкина невозможен, так же как и наоборот.
Ты перестаёшь чувствовать себя маленьким ничтожеством, когда ни один человек не может тебе сказать что-либо, что ты бы от себя прятал.
С этого момента ты становишься очень уверенным и свободным человеком, вот это самая основа уверенности в себе.
Не всякие "мастер-классики", когда вы там ходите и долбитесь, как дятел, об утверждения: "Я хорош, я люблю себя". Уверенность в себе начинается там, где вы принимаете: "Хей! Вот мой пункт А". Когда вы честны с собой, и кто бы в вас не заглянул, он бы не смог сказать вам ничего, что бы вас потрясло, потому что вы в принципе слышите правду и готовы работать с ней.
У нас постановка темы дискуссии безысходная: старая проблема, старые ожидания. И мы ее продолжаем безысходно комментировать. Если посмотреть ситуацию в целом в треугольнике большом — власть, бизнес и общество — мне она кажется удивительно гармоничной. Гармоничной в том смысле, что власть недолюбливает общество и не любит бизнес, общество явно не любит власть и терпеть не может бизнес, бизнес с недоверием относится к власти, а что такое общество, вообще не понимает. И все гармонично, целостно продолжает двигаться вперед. Ровно в соответствии с нашим классиком Владимиром Семеновичем Высоцким: не страшны дурные вести, мы в ответ бежим на месте. Нет никаких рисков, в этом состоянии мы можем прожить довольно долго.
Интервью gazeta. ru 2002 года:
А.Пугачёва — Для меня «Чикаго» — как бы вступление для мюзикла, который я сама собираюсь сделать. Нашего, нашего, успокойтесь. С этой идеей я ношусь уже третий год, но пока еще не готова.
Ф.Киркоров — Да лучше пока делать проверенную классику, чем посредственное своё.
Извлечение из классиков принесет прекрасную пользу, причем всегда встретится что-нибудь, что крепко засядет в голове, перейдет в плоть и кровь.
О чем вся великая русская классика? Об абсолютной невыносимости российской жизни в любом ее аспекте. И все. Ничего больше там нет. А мир хавает. И просит еще.
Если академика через 10 лет после смерти ещё помнят, он — классик науки.
Раскавычьте классику цитаты, останется ли он классиком?
Я слушаю только классику и национальную музыку. Никакого попа!
Классика, которая дома читается в сонном режиме, имеет странное очарование в загородной гостинице или в транце торгового брига.
Любители фантастики с горечью убедились, что, помимо признанных шедевров (вроде «Заповедника гоблинов» или «Города») классик сотворил горы посредственной чепухи.
Я знал человека до такой степени необразованного, что ему приходилось самому выдумывать цитаты из классиков.
Невозможно рассказать о сегодняшнем дне так, как это делали Толстой и Достоевский, – да и не нужно. Классики – это те, кто смог в литературе создать универсальные образы и понять вечные законы человеческой жизни. Но связать эти универсалии с нашей, текущей жизнью мы можем только благодаря современной литературе. Лучших живущих писателей хочется читать, чтобы понять себя и свою жизнь – такими, какими они даны нам не в эпопее из школьной программы, а прямо сейчас.
Быть все время инновационным невозможно. Я хочу создавать классику!
Насколько опустошенным и несчастным чувствовал себя на этом посту я, не знает никто, разве только Йодль. Последнее слово подсудимого на Нюрнбергском процессе стало моей исповедью — я был искренен, когда пытался объяснить свои поступки и устремления. Единственное, что мне остается теперь, — повторить вслед за классиком: «…Таков конечный вывод мудрости земной». Я бы пожелал себе (так было бы лучше и для членов моей семьи) приличествующей солдату смерти. Почему судьба обошла меня 20 июля 1944 г., в день покушения на фюрера?
Мода – это почти что живое существо. Даже если кажется, что стили постоянно возвращаются и повторяются, это не так. Новые поколения переосмысливают их. Все классические традиции будут возвращаться, потому что они красивы, но такие дизайнеры, как я, всегда будут добавлять в классику новые оттенки, чтобы она была более современной. В будущем помимо новых материалов, кроя и сочетаний цветов я представляю себе широкое внедрение технических элементов в модные творения.
Кирилл Клеймёнов:' (прощание в выпуске от 8 мая 2018 года) Ну, вот и наступило время прощаться. И не до завтра. Впрочем, возможно, что и не навсегда. Так или иначе, сегодня мы прощаемся. И не только потому, что все проекты и все герои временны, — и только время вечно, надеюсь, программа «Время» — тоже. А потому настала пора прощаться, что с самого начала это было, как сказано у классика, повествование в отмеренных сроках. Мы, не буду скрывать, хотели вас немного развлечь. А ведь нет ничего более занудного, чем затянувшееся развлечение. Конечно, не мне судить — но, надеюсь, миссия выполнена. Берегите себя и помните — политика, она как жизнь — невероятно серьёзная и одновременно — невероятно смешная штука и держаться надо ровно посередине. Мы пытались. На этом — все. Пока.
Классика — то, что каждый считает нужным прочесть и никто не читает.
Я знал человека столь мало начитанного, что ему приходилось самому сочинять цитаты из классиков.
… Никакая другая коллекция так не пригодится нам на склоне лет, как «коллекция воспоминаний и человеческих отношений», а если её не будет вовсе, то ту пустоту в душе, которая непременно возникнет на её месте, не смогут заполнить ни разноцветные магниты, ни томики классиков, ни даже яйца Фаберже и все бриллианты на свете.
Если хочешь понять, что у тебя творится в голове, в сердце, — читай и слушай классиков.
Нужно вернуться к классике через природу, иначе говоря, через ощущения, всё сводится к умению ощущать и вчитываться в природу.
"Классика". Книга, которую люди нахваливают, не читая.
Классик — это автор, которого ещё цитируют, но уже не читают.
Есть комикс, как Дэдпул убивает классическую русскую литературу. Вы хотели, чтобы такое экранизировали?
— Вы хотите, чтобы Дэдпул сражался против Достоевского? А что, было бы здорово! Но если говорить серьёзно, то русская классическая литература – это бесценно, и сняться в одном из романов русских классиков было бы большой удачей.
Книги много выигрывают, если их не читают. Поглядите хотя бы на наших классиков.
У меня такое же ощущение от чтения её произведений, какое я получила от классики Хайнлайна: обновленная вера в человечество и желание исследовать и творить добро во вселенной. Большое чувство.
Я тоже могу эти айпэды носить — пальцами тыкать, но это не президентское. Должна быть классика. Президент — в меру консервативная должность.
Как правильно сказал кто-то из классиков: «В России надо жить долго!» Впереди еще столько интересного — любопытно посмотреть, какое же продолжение у этого захватывающего триллера.
Чтобы стать классиком, нужно умереть. И не один раз.
Мне нравится заново изобретать классику, вдохновляясь поп-культурой: начиная с музыки и искусства, заканчивая модой и развлечениями. После тридцати лет в модной индустрии я понял, что классика переживёт все тренды.
В советский период творчества Толстой быстро завоевал статус «классово прозревшего» писателя, <…> официально признанного классика советской литературы. В последнее время этот широко распространённый миф рассеялся, уступив место более прозаическому образу — нашедшего удобную экологическую нишу прагматика, социального приспособленца, своим авторитетом в значительной мере создававшего «благопристойный» фасад сталинскому террору. Помимо естественного желания жить на родине, Толстой, будучи патриотом-«державником», интуитивно увидел в большевиках правопреемников великодержавной идеи, что во многом определило его политическую лояльность.
Нужно идти в направлении классики, но через натуру, то есть через ощущение.
Субкультура — она одна. Есть культура, которая поддерживается правительством, а есть субкультура, которая под этим. Культура четко правительством развивается — это классика и попса. Вот, во что вкладываются деньги.
Если ты хочешь быть впереди классиков — пиши предисловия к ним.
Классика — это борьба ценителя с потребителем за преобладание шедевра над штамповкой.