Есть коллекция, собрать которую намного сложнее, чем какую-либо другую, и это вовсе не зависит от благосостояния самого коллекционера. Такая коллекция не имеет денежного эквивалента, но, несмотря на это, она имеет намного большую ценность, чем собрание изделий Фаберже или парка Феррари, только вот понимать это, как правило, начинаешь уже тогда, когда тебе уже далеко за… Эту уникальную коллекцию можно назвать – «коллекция воспоминаний и человеческих отношений», и каждый из нас так или иначе собирает и накапливает её в течение всей жизни…
Я вспомнила. Мы там играли. Я очень круто погуляла после концерта в парке Горького. Я просто на следующее утра проснулась под деревом на Тверской.
Ибо ничто не пропадает бесследно, ничто и никогда. Всегда есть ключ, оплаченный чек, пятно от губной помады, след на клумбе, презерватив на дорожке парка, ноющая боль в старой ране, первый детский башмачок, оставленный на память, чужая примесь в крови. И все времена — одно время, и все умершие не жили до тех пор, пока мы не дали им жизнь, вспомнив о них, и глаза их из сумрака взывают к нам. Вот во что верим мы, историки. И мы любим истину.(Джек Бёрден)
Мы верили в нашу идею — семейный парк, где родители и дети могут веселиться вместе.
Все теперь торчат в этих социальных сетях круглые сутки. Сходили бы лучше в парк погулять, что ли!
Собаки — единственные, кто заслуживает серьезного разговора. Иногда идешь по парку и видишь, как женщины говорят со своими шпицами, будто это их мужья, которых они потеряли. Эти женщины не сумасшедшие — просто они любили.
Привлекательны и очаровательны только те люди, которые способны не циклить на бирках:"А привлекательны ли они?", а сосредотачиваться на результате: "А что я хочу? Момент уязвимости, момент трогательности и момент солнечного зелёного парка? Это я должен строить, а не циклить на том, она меня отошьёт или не отошьёт"
Сейчас, для развития экотуризма в России, важно не менять законодательство, а навести порядок в самих заповедниках и национальных парках. Например, закон определяет несколько зон, из которых лишь одна является недоступной для человека. А что происходит в реальности? Создали заповедник, а разделения на зоны — нет, оно существует в проектах ученых, но ни формально, ни фактически никак не обозначено.
Отложенные на полчаса дела и прогулка по парку, любимая песня, чашка какао перед сном, поход в кинотеатр, пусть даже и в одиночестве — простые мелочи, которые могут пусть и ненадолго, но сделать тебя счастливым. Нужно только позволить себе отвлечься от суеты, а дальше всё произойдёт само!
После приезда из Америки и ухода из группы Парк Горького Николай Носков создал группу Николай.
В прошлые года, когда киевляне просыпались без каких-либо разрешений, застраивались парки, скверы, и следствием этого сейчас является отсутствие доверия
Ветеран космонавтики, житель города Королёв Московской области, соратник А. И. Осташева Геннадий Николаевич Артамонов написал стихи, посвящённые коллеге (Геннадий Артамонов "Вехи памяти", стихи, 49 стр., г. Королёв, 2012 год, стр. 37):
Горела степь, и плавился бетон,
Ракета из огня уйти пыталась,
Но не смогла, и вздрогнул полигон,
В граните черном память нам осталась.
В том парке тишина,
Молчанье плит,
Октябрь тот в Байконуре не забыт.
И вот сюда без лишних громких слов
"Пришел" и лег Аркадий Осташев,
Решил он с братом вместе "отдохнуть",
А, может, с ним продолжить Вечный путь.
…Горела степь, и плавился бетон,
Октябрь тот не забудет полигон.
Залипал в парке Репина, по полтора часа вмазанный — опасная сказка
Нас мало — юных, окрылённых,
не задохнувшихся в пыли,
ещё простых, ещё влюбленных
в улыбку детскую земли. Мы только шорох в старых парках,
мы только птицы, мы живём
в очарованье пятен ярких,
в чередованьи звуковом. Мы только мутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний,—
но мы пришли в зловещий век. Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
Мы целомудренно бездомны,
и с нами звёзды, ветер, Бог.
В Китае есть подразделение — кажется, оно называется, «Управление 608», — сотрудники которого следят за людьми самых разных категорий. Я для них важная цель. Они не просто прослушивают мой телефон, проверяют почту и устанавливают камеры везде, где я регулярно появляюсь, — они следуют за мной, даже если я гуляю с сыном в парке.
Ну а на скамье подсудимых он, зажатый меж двух здоровенных кельтов в синих мундирах, очень походил на представителя давно вымершего племени, а ещё на изможденного морщинистого эльфа, арестованного за браконьерство в Центральном парке, когда он вздумал расположиться на одном из лютиков.
Я не могу просто пройтись по улице, сходить в Диснейленд, погулять в парке, потому что сразу вокруг меня собираются толпы. Поэтому я решил создать Neverland — свой собственный мир, скрытый воротами. Все что я люблю и все что мне нравится находится там.
Сэр Уолтер Райли привез из Америки табак, я — панк-рок. Разница в том лишь, что Райли удостоили рыцарского титула, а меня оставили умирать с пятнадцатью ножевыми ранениями в парке за Юстон Стэйшн…
Еще он писал: «…Нормальные дети мечтают стать пилотами или музыкантами, хирургами или шоферами, маршалами или актерами, но никто из них не мечтает стать лавочником. Дети хотят иметь гоночный автомобиль, а не таксомоторный парк. Лавочник — раб достигнутого. Для него нет идеалов, кроме как удержать, сохранить, оставить все как есть.»
Wi-Fi в ресторанах и парках — это ясно. А на… кладбищах? Это творчески. Спекуляции «для чего» приветствуются.
Чтобы сделать комедию, мне нужен лишь парк, полицейский и красивая девушка.
Рок-н-ролл давно лишился своей социальной составляющей, собственно, не только он: сегодняшнее искусство — дохлая кляча с передвижного луна-парка — если и пригодна на нечто, так разве мусорить посреди улицы.
Его представления о природе никогда не распространялись за пределы ухоженного городского парка.
Замечай всё то хорошее, доброе, светлое и прекрасное, что есть вокруг тебя. Его всегда больше, чем плохого, даже в самые мрачные моменты жизни. Просто его надо увидеть, заметить, не пройти мимо. И научиться радоваться даже таким пустякам, как солнечный день, хорошая песня или смех играющего в парке незнакомого тебе ребёнка.
Виски, лёд, черное пятно Централ-парка из окон, белый рояль,
захмелевшая Элис мяукает под переборы клавиш,
ты снимаешь с меня галстук, запонки,
пахнешь сигарами,
голова пустая,
голова расслабленная –
we have more than all –
always had it.
We’re blessed.
И это как ртуть, как свинец – попав в кровь – никогда и ничем – не вывести больше.
Не вывести это счастье.
Влажный Бейрут на моих ключицах.
Случайно – опять квартал «фонарей».
Ползти по извилистой улочке, «бабочки» облепляют машину – дешевый парфюм, надежда в глазах.
Лунная ночь.
Опьяненность Нью-Йорком в Бейруте.
I might have loved you, Alice.
I might even love you now.
I might.— Франц Вертфоллен, "Заметки для Штази. Ливан"
Если придется погибнуть, не погибнет память обо мне, и в шуме Стрыйского парка будут звучать мои недопетые песни.
Среди представителей фауны преобладают пресмыкающиеся. Достаточно сказать, что на всей планете этот регион – один из самых насыщенных в видовом отношении змеями и рептилиями. Не случайно главной достопримечательностью современного ольмекского археологического парка столицы штата, города Вильяэрмосы, считается гигантский кайман более 10 м длиной с безобидным именем Марипоса, что означает «Бабочка.»
После приезда из Америки и ухода из группы Парк Горького Николай Носков создал группу Николай. За всю свою профессиональную деятельность, я не встречал более значимого для себя и, наверное, более упертого музыканта. Это упрямство и умение по-настоящему работать так ярко бросалось в глаза, что невозможно было этим не заразиться и не создать по-настоящему классный проект, по тем временам. Вообще умению работать над созданием аранжировки я научился именно у Н. Носкова
«Я ещё вернусь в Битцевский парк. Моя рука хорошо помнит молоток! (после оглашения приговора).
Творчество больших художников есть всегда прекрасный сад и с цветами и с репейником, а не красивый парк с утрамбованными дорожками.
Поднимет меня колесо обозрения
Над парком осенним с его желтизной.
Недорого детское увеселение,
Остался внизу городок расписной.
И город большой подо мной расстилается,
Но каждая улица здесь мне видна.
Я вижу, Ока серебром разливается,
Над нею плывет облаков седина.
Пейзажи меняются с каждым мгновением,
И город роится скопленьем домов.
А вечер подарит мне тайну забвения,
Прошепчет на ухо созвучия слов.
Поднимет меня колесо и опустит,
Минутное чувство полета даря.
Блокнотное легкое стихоискусство
Умножу на желтый пейзаж сентября.
Наши лица подсвечены экранами телефонов, наши пальцы отбивают чечетку и быстро вводят пароль, мы всегда в режиме «онлайн» — все чувства проявлены в лайках, все эмоции выражены в смайлах, все мысли в постах, все события под хештегами, все люди в подписчиках. Только память от этого почему-то короче, слова – проще, лица – бледнее, а люди с каждым днём всё дальше друг от друга. И все меньше человеку хочется решать задачи, гулять по парку, сопереживать другу, слушать и слышать тех, кто рядом. Потому что телефон стал продолжением руки, а жизнь перешла в формат Instagram, в это бесконечное путешествие по музею восковых лиц, тел и фраз. Но стоит хотя бы на день отложить все гаджеты в сторону, пройти через эту «ломку» и понять, что реальный мир все так же интересен и прекрасен. В нём можно чувствовать запахи и различать вкусы, раскрывать руки для объятий и смотреть друг другу в глаза, нежно целовать и горько плакать, отправляться с рюкзаком за спиной в долгий путь и встречать рассвет на другом конце света… Это и есть Жизнь. И вот именно с этими ощущениями мы и останемся в самом конце. И чем больше их будет – тем лучше нас встретят где-то там, наверху. А иначе – репост и снова все заново, пока не научимся чувствовать, мыслить, делать и жить.
Обширный парк при дворце, недоступный для публики, окружён глубоким рвом и обнесён деревянным, заострённым наверху частоколом. Эта местность считается почти загородной. От неё идут: Сергиевская, Фурштадская и Кирочная улицы, и отсюда же, с пустой площади, на которой впоследствии был выстроен манеж Сапёрного батальона, обращённый затем в церковь Косьмы и Дамиана, начинается Знаменская улица. Здесь на углу, невдалеке от пустынного тогда Преображенского плаца, жил долгое время поэт Алексей Николаевич Апухтин, несправедливо определяемый критикой как светский писатель, несмотря на его глубокие по содержанию и превосходные по стиху «Реквием», «Сумасшедший», «Недостроенный памятник», «Год в монастыре» и «Из бумаг прокурора.»
Недавно мне посчастливилось: выходной совпал с концертом моего любимого музыканта Николая Носкова. И я была в Кремлевском дворце на его юбилейном концерте — единственном, с симфоническим оркестром, с его друзьями, Мазаевым, Парком Горького — моей любимой группой… Это было уникальное мероприятие — по духу, по ощущениям. Абсолютное соответствие таланта Носкова и его статуса, достижений. Я получила фантастическое удовольствие — орала так, что сорвала голос и уже неделю не могу восстановить. Словом, вела себя совершенно неприлично для Кремля — но ни капельки об этом не жалею
Есть очень много талантливых людей, которые не смогли осуществить свои мечты, потому что слишком долго думали, были слишком осторожны, не решились шагнуть в неизвестность. А есть забулдыги, которые лежат, завернувшись в старый ковер, где-нибудь на скамейке в парке, потому что этот шаг сделали. Просто не в то время и не в том месте.
Фреду Добсону, карлику в мышиных гетрах, Господь Бог подарил тот весёлый августовский день, который начался нежным гудком и поворотом вспыхнувшей рамы. Дети, возвратившись с прогулки, рассказывали родителям, захлебываясь и изумляясь, что видели карлика в котелке, в полосатых штанах, с тросточкой и парой жёлтых перчаток в руках. Страстно простившись с Норой, ожидавшей гостей, Картофельный Эльф вышел на широкую, гладкую улицу, облитую солнцем, и сразу понял, что весь город создан для него одного. Весёлый шофер звонким ударом согнул железный флажок таксометра, мимо полилась улица, и Фред то и дело соскальзывал с кожаного сиденья и всё смеялся, ворковал сам с собою. Он вылез у входа в Гайд-Парк и, не замечая любопытных взглядов, засеменил вдоль зелёных складных стульев, вдоль бассейна, вдоль огромных кустов рододендрона, темневших в тени ильмов и лип, над муравой, яркой и ровной, как бильярдное сукно.
25 Марта. <…> После обеда начал инструментовку варьяций Моцарта. С Паней и Толей на ферму. Спустился по дорожке натолкнулся на змею. Долгая борьба с самим собой; безумное желание убить. Наконец вернулся. Попал на развалины. Чудный вид. На извощике в парк. Паня. С ней ходил и пил во?ды.
Виски, лёд, черное пятно Централ-парка из окон, белый рояль,
захмелевшая Элис мяукает под переборы клавиш,
ты снимаешь с меня галстук, запонки,
пахнешь сигарами,
голова пустая,
голова расслабленная –
we have more than all –
always had it.
We’re blessed.
И это как ртуть, как свинец – попав в кровь – никогда и ничем – не вывести больше.
Не вывести это счастье.
Влажный Бейрут на моих ключицах.
Случайно – опять квартал «фонарей».
Ползти по извилистой улочке, «бабочки» облепляют машину – дешевый парфюм, надежда в глазах.
Лунная ночь.
Опьяненность Нью-Йорком в Бейруте.
I might have loved you, Alice.
I might even love you now.
I might.— Франц Вертфоллен, "Заметки для Штази. Ливан"
Альетта была бельгийкой, жившей в Африке с самого рождения. Она потеряла мужа, а её сына и племянника пытали, а затем убили солдаты-повстанцы, однако она всё же сумела полюбить эту землю. <…> Пока я стояла, ломая бамбуковые ловушки по одной, наше ранее гармоничное товарищество омрачилось страстным спором. Моя подруга, стоя поодаль от меня, очень твёрдо спросила, какое я имела право, американка, живущая в Африке всего четырнадцать месяцев, нарушать охотничьи права африканцев, которые владели [страной, Руандой] по факту рождения здесь. Я продолжала ломать ловушки, но не могла больше соглашаться с ней. Африка принадлежала к африканцам, но я чувствовала, что письменные распоряжения, касаются они человека или животных, должны по-прежнему превалировать. Если бы я могла применять писаные правила якобы охраняемого парка и предотвращать убийства животных, то только потом приступила бы к охране охотничьих прав. Пока я продолжала ломать бамбуковую, надёжную и удобную смертельную западню для последних диких животных Африки, Альетта продолжала защищать свой аргумент: «Эти мужчины имеют право охотиться! Это их страна! Вы не имеете права разрушать их усилия!»
Едва встретившись глазами, мы обжигались и расходились по углам. Ты была недоступной и только моей. Я холодным, но ручным. Мы не держались за руки на улицах, но, гуляя с тобой ночью в парках, мне хотелось улыбаться.
Это я создал для них кластер – Парк высоких технологий, чтобы обеспечить этих яйцеголовых работой, чтобы они никуда не бежали. Они не платят никакие налоги. Что мешает работать? Бедные айтишники наши! Подавляющее большинство — 99,9% — с удовольствием работает и мне никаких претензий не предъявляет. А я продолжаю развивать этот Парк даже в это сложное время.