Без нас не делалось ничто,
Нигде и никогда:
Хоть черный крест,
Хоть красный круг,
Хоть белая звезда.
И одни из них шли,
уходя в темноту,
свято веря, что ночь,
словно сажа, бела,
за черту,
что чертой не была.
На сцену,
времен полномочный посол,
выходит
секундная стрелка часов.
Добра много?
Зла мало?
Держись — ногу
Сломала жизнь.
Нет мудрости в глупце? И не ищи.
Начала нет в конце? И не ищи.
Те, кто искал, во времени не тонут,
А от тебя следов и не ищи.
Когда-то был Господь,
и рай, и сатана,
и доброе вино…
Но мчатся времена:
нет Господа, увы,
нет сатаны, нет рая.
И, что грустней всего,
нет доброго вина.
Прорастают семена из пепла,
Вскормлены углями и золой.
Это я, наверное, ослепла,
Стала злой.
Умирающего спасенье —
в невозможности воскресения.
Палый лист,
не злись —
это жизнь.
Ложись.
Догорает свеча,
что-то тихо шепча
молчаливой
громаде
меча.
Жалко
палку —
бьет по псу.
Палка,
я тебя спасу.
Разбиты стекла в витраже.
Бесцельны жалобные речи.
Прощайте, милые,
до встречи!
Мы не увидимся уже.
… Мог играть и без струны,
знал, что вывезет кривая,
и терпеть не мог войны,
потому что убивают.
Из гнилья слова,
если я права.
Или век гнилья,
или я — не я.
В клеточку плаха,
В елочку дыба,
Сдохнуть бы от страха! —
Видно, не судьба.
Ухожу.
Махните мне рукой.
По ножу —
в покой.
Долгая жизнь с мерзавцами
Даже и богам не прощается.
Последняя заповедь
В ночи вверх ногами качается.
Месть
Творцу
не к лицу.
Не кричите,
Это я —
на изломе
острия.
Здесь все не так.
Здесь онемели птицы.
Здесь солнце умирает на заре.
Но это сон —
И можно пробудиться,
И снова очутиться в сентябре.
Хоть одной ногой —
но в огонь.
В огонь.
Небо
требует мзды
с каждой шлюхи-звезды.
Дети,
солнце светило где-то.
Помните это.
Старые долги,
новые враги,
все прошло,
закончилось быстро так,
что не стать своим
ни тебе, ни им.
Не суметь, не дойти
и не выстрадать.
Телами
гасили пламя.
Сколько стоишь ты,
душа?
Отблеск
медного
гроша.
Я такого не хотела —
чтобы тело
улетело.
Вы помните, люди, хоть что-то?
Задернута жизнь, словно штора.
Я адом отвергнут,
мне райские кущи не светят.
Я — призрак, я — тень,
наважденье.
За все я в ответе.
Лежит человек, сну доверясь,
лучом, перерубленным дверью.
А вена похожа отчасти
на чей-то неначатый путь.
И тихо в районе запястья,
как цель, пробивается пульс.
Ветер
о шиповник
ночью —
в клочья.
Можно сказать смело:
>
Посмела.
А хочется повыше,
хоть чуть-чуть повыше,
А хочется подальше,
хоть чуть-чуть подальше,
Ах, как же это вышло,
как же это вышло?
Ведь мы такого и
не ожидали даже…
Мне назначены судьбой
бой
и боль.
Я открываю скрипучую дверь,
я выхожу из тьмы.
Я — это я,
зверь — это зверь,
мы — это мы.
Вен небесных просинь
вторглась в мои сны.
Это просто осень
поперек весны.
Кажется:
лишь миг — и я пойму,
почему
так трудно одному.
Ненавистны ты и я
мерзкой твари Бытия,
потому что наши души
вне ее разбухшей туши.
Нерожденные слова
горло теребят.
Я училась убивать,
начала с себя.
Безмятежен, безнадежен,
Безответен, наг и сир,
Рыжий клоун на манеже
Молит: «Господи, спаси!»
Тот не хочет.
Зал хохочет..
Отвечаю палачу:
— Я не плачу.
Я плачу.
Крики, лица,
толкотня.
Застрелитесь
без меня.
Здесь агнца любит лев, здесь хищник мил и кроток.
Да здравствует наш рай — рай клеток и решеток!
В руку
пригоршню
дерьма —
вот вам жизни кутерьма.
Шепчут листья на ветру:
>
>