Все события на свете — ответы на молитвы, в том смысле, что Господь учитывает все наши истинные нужды. Все молитвы услышаны, хотя и не все исполнены.
Сегодня, сегодня, этот момент — наш шанс выбрать правильную сторону.
Если я обнаруживаю в себе желание, которое ничто и никто в этом мире удовлетворить не может, то самое вероятное объяснение этому — то, что я создан для иного мира.
Ничто еще не в своей истинной форме.
В Боге каждая душа будет видеть свою первую любовь, потому что Он и есть эта первая любовь.
Конечно, Бог знал, что произойдет, если они неправильно используют свою свободу: несомненно, Он думал, что это стоит риска.
В Боге — три лица, как у куба — шесть квадратов, хотя он — одно тело. Нам не понять такой структуры, как не понять куба плоским.
Каждый христианин должен стать маленьким Христом. Вся цель стать христианином только об этом.
Процесс воспитания, каким бы хорошим он ни был, не может не обидеть.
Каждый человек получает в жизни то, чего хочет. Но не каждый после этого рад.
Нам заповедано любить ближнего, как себя. Как же мы любим себя? Я, например, люблю себя не за то, что я, скажем, милейший человек. Я люблю себя не за то, что я хорош, а за то, что я — это я, при всех моих недостатках. Часто я искренне ненавижу какое-нибудь свое свойство. И все же разлюбить себя я не могу. Другими словами, та резкая черта, которую проводит христианство между любовью к грешнику и ненавистью к его греху, существует в нас, сколько мы себя помним. Вы не любите того, что сделали, а себя любите. Вы, быть может, считаете, что вас мало повесить. Быть может, вы даже пойдете в полицию и добровольно примете наказание. Любовь не пылкое чувство, а упорное желание, чтобы тот, кого мы любим, обрел высшее благо.
Твердость Бога добрее, чем мягкость людей, и Его принуждение — наше освобождение.
Правило: книга для детей, которая нравится только детям, — плохая книга. Хорошие — хороши для всех. Вальс, который приносит радость лишь танцорам, — плохой вальс.
Я написал то, что мне хотелось прочитать. Люди этого не писали, пришлось самому.
Ад – это дверь, которая запирается изнутри.
Было достаточно обдумано, сказано, почувствовано и представлено. Пришло время что-то сделать.
Бог шепчет нам в наших удовольствиях, вслух говорит с нашей совестью, но Он кричит в нашей боли — это Его мегафон, чтобы слышал оглохший мир.
Мы не сомневаемся в том, что Бог сделает так, как лучше для нас, но нас волнует, насколько болезненным окажется это лучшее.
Честность делает правильные вещи, даже когда никто не обращает внимание.
Есть лишь одно добро; это Бог. Все остальное хорошо, когда оно смотрит на Него, и плохо, когда оно отворачивается от Него.
Яйцу, вероятно, трудно превратиться в птицу; однако ему несравненно труднее научиться летать, оставаясь яйцом. Мы с вами подобны яйцу. Но мы не можем бесконечно оставаться обыкновенным, порядочным яйцом. Либо мы вылупимся из него, либо оно испортится.
В конце времени будет только два класса людей: те, которые однажды сказали Богу: «Да будет Твоя воля» и те, которым скажет Бог: «Да будет по вашей воле»
Опыт — жестокий учитель, но на опыте ты учишься. И как учишься!
Если бы в кресле лежала невидимая кошка, оно казалось бы пустым. Оно пустым кажется. Следовательно, в нем лежит невидимая кошка.
Я считаю, что буддизм — это упрощение индуизма, а ислам — упрощение христианства.
Зло даже злом не может быть в той полноте, в какой добро есть добро.
Если детская книга — просто верная форма для того, что автору нужно сказать, тогда те, кто хочет услышать его, читают и перечитывают ее в любом возрасте. И я готов утверждать, что книга для детей, которая нравится только детям, — плохая книга. Хорошие — хороши для всех. Вальс, который приносит радость лишь танцорам, — плохой вальс.
Еда и чтение — это два удовольствия, которые превосходно сочетаются.
Чудо — это текст, природа — комментарий. Наука — лишь примечания к поэме христианства.
Я писал такие книги, какие мне самому хотелось бы прочесть. Именно это всегда побуждало меня взяться за перо. Никто не желает писать книги, которые мне нужны, так что приходится это делать самому…
Иногда полезно все потерять, чтобы понять, чего тебе действительно не хватает.
Если вы приближаетесь к Нему не как к цели, а как к дороге, не как к цели, а как к средству, вы на самом деле не приближаетесь к Нему вообще.
Люди живут во времени, но наш Враг (Бог) предназначает им вечность.
Когда затухает и дружба, и влюбленность, привязанность дает нам свободу, известную лишь ей и одиночеству. Не надо говорить, не надо целоваться, ничего не надо, разве что помешать в камине.
У тебя нет души. Ты — душа. У тебя есть тело.
Мне нужен Христос, а не то, что напоминает Его.
Мне кажется, что большинство людей, которые вообще думают, получили большую выгоду от размышлений в первые четырнадцать лет.
Дружба рождается в тот момент, когда один человек говорит другому: «Что, и ты тоже? А я думал, что такой только я один».
Влюбленность — самый непрочный вид любви.
Прекрасные чувства, большая проницательность, возросший интерес к религии не значат ничего, если поведение наше не меняется в лучшую сторону, как ничего не значит то, что больной чувствует себя лучше, если температура по-прежнему повышается.
Когда русский космонавт вернулся из космоса и сообщил, что не видел там Бога, К. С. Льюис сказал, что «с таким же успехом Гамлет мог бы искать Шекспира на чердаке собственного замка».
Нельзя правильно любить человека, пока не любишь Бога.
Главный враг любви — равнодушие, а не ненависть.
Любовь переносит и прощает всё, но ничего не пропускает. Она радуется малости, но требует всего.
Бог говорит с нами лицом к лицу только тогда, когда у нас у самих есть лицо.
Каждый человек связан с Богом по-своему. Он для Бога иной, чем все, создан по особой мерке. Бог отвечает каждому иначе, у Него с каждым тайна — тайна нового имени.
Мы читаем, чтобы знать, что не одиноки.
В каком-то смысле мне никогда не приходилось «создавать» историю… Я вижу картины. Некоторые из них чем-то — может быть, запахом — похожи друг на друга, и это их объединяет. Не нужно им мешать — наблюдай тихонько, и они начнут сливаться воедино. Если очень повезет (со мной так ещё не бывало), целая серия картин сольется до того здорово, что получится готовая история, а писателю ничего и делать не придется. Но чаще (это как раз мой случай) остаются незаполненные места. Вот тут-то самое время подумать, определить, почему такой-то персонаж в таком-то месте делает то-то и то-то. Я представления не имею, так ли работают другие писатели и вообще так ли нужно писать. Но я по-другому не умею. У меня первыми всегда появляются образы.
Чтобы создать правдоподобный и не безразличный читателям «иной мир», следует воспользоваться единственным «иным миром», который нам известен, — миром духа.
Покорность это значит думать меньше о себе, это значит думать о себе меньше.