Сегодня уже никто не сомневается, что современная обезьяна произошла от человека.
Жизнь даётся всего один раз, но зато всем без разбору.
Меня в действующую армию не взяли (из-за лысины), впрочем, и в бездействующую тоже.
Не бойся показаться идиотом!
С разбегу прошибить собственным лбом толстую кирпичную стену,
Если вся эта жизнь действительно высосана из пальца, кто тебе мешает высосать оттуда что-нибудь ещё?
Теперь мало кто в состоянии меня понять в точности, но господин Пубель, новый префект Парижа со своей мусорной реформой буквально вернул меня в настоящее искусство.
По существу, вечный главный вопрос жизни заключается в том
Эта книга написана не для вас, как и всё на свете. Вы взяли её без спроса, получили без права и рядом с ней выглядите уродливым инородным телом.
Я был высок и строен, как никто другой в мои времена. Я был высок до такой степени, что выходя на сцену всегда бился головой о притолоку и падал навзничь. Меня все уважали и вежливо пожимали мне руку при каждой встрече. Теперь уже не то время. Теперь я стал маленький и толстый, и мне больше нечего сказать этим людям.
«Пять мельчайших оргазмов» oc.29 (1986) — сочинение, написанное как прямой отклик на «Поэму экстаза» Скрябина.
При всей парадоксальности такого сопоставления, сквозь него ясно просвечивает идея.
Совершенно не обязательно иметь много денег.
Возможно, именно к ним более всего подходят слова из дантовской «Божественной комедии» – «красивы, как гурии райские, но в недрах своих скрывают зловоние глубин Преисподней». Действительно, цветы стапелий по красоте и изысканности своей имеют
Глупость украшает женщину. Но упрямство может украсить — только лошадь.
В технике и красоте свободного полёта ничто не может сравниться с летящим дерьмом.
«Средняя Симфония» ос.40 (1990) в шести частях с текстом того же автора — это крупное и крайне сомнительное сочинение. Оно завершается огромным каноном, в котором три певца поют друг за другом один и тот же текст, запаздывая на 81 такт.
Мне вообще никогда не была интересна музыка, искусство, композиторы, пианисты… Короче говоря, профессии, занятия, кланы, люди людей, кланы кланов (опять всё то же, вокруг и обратно). А потому и просеял сквозь своё каноническое сито два имени, уникальных среди обычного человеческого зоопарка: Скрябин и Сати, два идеолога (каждый по-своему), и два неклановых человека, как и я.
Вовсе не раба необходимо выдавливать из себя по капле всю жизнь
Проклятая болезнь – страх, а говоря более понятно – одиночество и надежда на чью-то помощь. И куда они только меня не толкали.
Если Одна сделала это за деньги, – уже завтра всем остальным
Но лучший способ борьбы с людьми или против них – это смерть, конечно. Не видеть смерти – значит пребывать в суете.
Слишком много сил ушло только на то, чтобы дойти, добраться и не подохнуть раньше времени…, посреди грязной, забрызганной кровью и гноем, человеческой дороги. Два года из четырёх оказались невозможно мёртвыми. И они остались у меня внутри сгустком глубокого страха, Лесли, Сати. Только одно за эти четыре года оказалось верным. И это был парад… Парад во время войны.
Идеал человека – это его отсутствие, желательно – полное.
Искренность — отличительная черта всякого крокодила.
Если хотите искренности — идите к нему. Он будет вам искренне рад.
Кстати!
Если хочешь быть красивым — не будь.
То, что вы держите в руках – это вовсе не научная книга, как приятно было бы предположить…, и даже более того, эта книга самым глубочайшим образом ненаучная. Если кто-то желает держать в руках первоисточник или волосатый научный аппарат небольшого размера – простите…, это не ко мне. <…> За таким товаром следует обращаться в соседний отдел, где давно ничего нет.
То, что я сейчас скажу
И даже когда вы прочитаете эту книгу до конца, что невероятно предположить, но в результате вы так и не поймёте, что она из себя представляет.
Плохое зрение, тугой слух, дурной вкус
Настоящее искусство никогда не должно проходить незамеченным… Оно, так сказать, оставляет глубокие отпечатки своих следов на всех предметах, по которым прошла его тяжёлая нога. И в данном случае не важно, то ли это фасад театра, то ли пальто маститого дирижёра или даже лицо известного композитора.
Я не люблю славы. Люди вообще суетны и неблагодарны. Сначала они возведут тебя на каменный пьедестал, а потом сбросят обратно. Это слишком неприятно, чтобы много раз повторять.
…в последний раз я призываю попусту не произносить слова…, так называемые слова. Их довольно много. Ложь…, правда…, вымысел. И все они относятся к области ежедневного оглупления…, или малого таза. Точнее говоря, они находятся сразу в двух этих областях, как и все явления гормонального порядка. Ибо – что я сам скажу «правда-правда», то правда и есть. У неё нет и не может быть собственной силы…, и она способна держаться только на силе воли, её создавшей.
Говоря между нами, это вообще старое доброе правило… Большинство человеческой жизни происходит задним числом…, и даже глубоко после всего. Разумеется, многим так значительно удобнее. Когда почти всё уже известно, пережито и закончено… Нужно только вспомнить – или заглянуть в записную книжку, энциклопедию или даже чугунную скрижаль истории, в конце концов… Тогда можно встречаться, не открывая глаз, и разговаривать, плотно закрыв рот…
Победи самого себя.
Лучшее, что есть в человеке и на что можно опереться – это комплекс Неполноценности. Только из него при значительном и системном усилии может вырасти реальная внутренняя деформация подлой человеческой природы» – вот весьма показательная цитата из «Мусорной Книги» Ханона».
Меня часто обвиняют в односторонности. Это забавно, после всего. В самом деле, может ли основное свойство сознания служить в качестве обвинения?
То, что нищета лечит не только желудок, но и голову – это я отчётливо почувствовал на своей шкуре.
Мои произведения не исполнялись двадцать лет (кстати говоря, на все мои концерты питерским Союзом композиторов до сих пор наложен запрет). Даже странно об этом говорить, настолько это мелкое и мелочное явление… Представьте себе: я не устраиваю концертов уже почти полжизни, а эти сморщенные груши из Союза, о которых я совершенно позабыл, и даже не знаю, как их зовут, чуть ли не по наследству передают друг другу запрет на мою тень, даже на воспоминание… Один умирает — и завещает это святое знамя следующему. Изгнать чужого! — вот что такое настоящая сила клана!
Но всё-таки я надеюсь, что не открываю никакой Америки… Люди, как правило, обыкновенны…, или удручающе обыкновенны. Даже более того: они банальны, часто даже в агрессивной форме. И ради того, чтобы просто получить это сомнительное право – находиться среди них, необходимо ещё и сдать экзамен, доказать свою «нормальность», иначе могут возникнуть проблемы, иногда очень серьёзные. Всякий «другой» или непохожий – непременно должен приложить усилие к самому себе, чтобы заслужить это почётное разрешение – жить среди них. <…> Именно таким путём идёт большинство.
Те, кто меня пытались закопать и, в итоге, всё же закопали – им я посвящаю свою прекраснейшую книгу, если и не первую, то уж вторую по своей прелести – это несомненно…
Если я ошибаюсь – пускай меня поправят.
Если бы после долгого восхождения ты вскарабкался на вершину высокой горы и обнаружил там… рояль, то что бы ты сыграл?
Сердце является ярко выраженным аккустическим органом, меняющим свой тон, ритм и громкость в зависимости от того, какие кнопки на вашем лице нажимает жизнь. И такими аккустическими органами заполнено всё человеческое (то есть ваше) туловище снизу доверху и от рождения до самой смерти.
Всё, что мне удалось сделать за свою человеческую жизнь – это вопреки вам, дорогие…, вопреки вашим отцам, вашим жёнам, вашим детям и всей вашей вязкой, так хорошо устроенной друг против друга, жизни. Всё, что мне теперь остаётся – окончательно покинуть ваш остро пахнущий мир, прихватив с собой всё, или почти всё, что я успел сделать и часть того, что я сделать не успел. Так будет.
Вся эта жизнь – пыль, пустота, полнейшее ничто и ничтожество на фоне картины мира. И вся задача человека, высокого человека…, состоит в том, чтобы попытаться создать видимость. Хотя бы ненадолго. Хотя бы на время своей жизни.
Наверное, мне не удалось сказать нечто главное о стапелиях. Но дело в том, что любые слова неизбежно окажутся лишь сбоку, в стороне от жизни, они не в состоянии настолько приблизиться к ней, чтобы дать исчерпывающее представление о предмете.
Моя доктрина – рабочий орган. Прежде всего, её разные куски можно наблюдать в моих книгах, музыке, картинах и жизни. И вовсе не моя вина (и не моя забота), если вы не знаете ни того, ни другого. В конце концов, что такое «доктрина», рассказанная словами? – благоглупость, теория или (опять же) профессия. Не более того. <…> На то она и доктрина, чтобы действовать.
Я занимаюсь провокаторством и обманом.
Сначала преврати свою жизнь в слово
Какой смысл пытливо и упорно искать правду