«На что мне жизнь? Лишился я друзей
Экспромпты я тогда писал
Читатель cоглаcитcя cам
… желаю счастия дяде — я не пишу к нему; потому что опасаюсь журнальных почестей
Дом — чаша полная; — нетъ одного — души.
Я Истина. Меня и хвалят и поют;
Змея ужалила Маркела.
«Тебе, о Нестор Арзамаса…»
Что тебе парнасские пигмеи
Зоил достоин сожаленья;
Он позабыл, что не вредна
Граниту бурная волна.
Шестидесяти лет Пулхерия старушка,
Которая в свой век была кокетка и вострушка,
Мечтала, что еще пленять она могла
И что Амуры вкруг прелестницы резвились:
Но в зеркале себя увидев невзначай,
Сказала прослезясь: «Веселие, прощай!
Как зеркала переменились!»
Бедный дядя Василий! знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! и более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином, на щите, с боевым кликом на устах!
В предубеждениях нет святости нимало:
Юность резвая, златая,
Прелесть жизни и любви!
Ах, зачем ты, исчезая,
Оставляешь огнь в крови?
Прославился хозяйством Тит;
Любимец муз соединяет
Как было положиться и на дядю его, Василия Львовича Пушкина, приехавшего также вместе с ним из Москвы? Тот, как стихотворец, витал, обыкновенно, в заоблачном мире, а теперь, к тому же, весь был поглощен одним литературным спором. Дело в том, что в одном послании к другу своему, Жуковскому, он имел неосторожность похвалиться знанием древней литературы:
* Вергилий и Омир,
Софокл и Эврипид,
Гораций, Ювенал,
Саллюстий, Фукидид
Знакомы стали нам…
На это прежний друг, а теперь заклятый журнальный враг его, президент академии наук Шишков, позволил себе в полном собрании академии заявить, что есть-де «стихотворцы, которые взывают к Вергилиям, Гомерам, Софоклам, Еврипидам, Горациям, Ювеналам, Саллюстиям, Фукидидам, затвердя только имена их и — что всего удивительнее — научась благонравию и знаниям в парижских переулках.»
Все наши стиходеи
«Постой, — кричит Плутов, — тебе ль о том судить