Ещё ни один бог не пережил утраты верующих в него.
Есть ещё один способ выхода из тупика информационной двусмысленности (ситуации двойного послания), из этой проходящей через всю человеческую жизнь череду ловушек, гетерогенных по происхождению и чреватых опасностью полной или частичной утраты субъектности. Это смех.
Люди теряют все: серьги, зубы, надежды, лютых врагов и закадычных друзей, воспоминания, самих себя; единственно, что они утратить не могут — это утрату. Утрата утраты. Конец конца. Такой коллекции нет ни у кого. Спросите у опытного коллекционера.
Человек, которого вы когда-то любили, может выветрится из вашей памяти без остатка, но вот человек, которого вы застрелили, забывается редко.
Судьба за мной присматривала в оба,
Чтоб вдруг не обошла меня утрата.
Я потеряла друга, мужа, брата,
Я получала письма из-за гроба. Она ко мне внимательна особо
И на немые муки торовата.
А счастье исчезало без возврата…
За что, я не пойму, такая злоба? И все исподтишка, все шито-крыто.
И вот сидит на краешке порога
Старуха у разбитого корыта. — А что? — сказала б ты.-
И впрямь старуха.
Ни памяти, ни зрения, ни слуха.
Сидит, бормочет про судьбу, про Бога…
Добро и зло заключено
в привычках и желаньях,
вражда и дружба сотни раз
меняются местами,
и это ведает любой,
вкусивший горечь знанья,
проникший в истинную суть
того, что будет с нами.
Благоразумье нас зовет
уйти с путей позора,
но каждого сжигает жар
желанья и надежды.
Кто этой болью поражен,
да исцелится скоро,
но нет лекарства для глупца,
упрямого невежды.
Хвала Аллаху — он царит,
своей согласно воле.
А люди слабые бредут,
куда — не знают сами.
Все сотворенное умрет,
крича от смертной боли.
Все гибнет, остаются сны,
таблички с именами.
Умершие отделены
от нас, живых, стеною.
Мы их не можем осязать,
не видим и не слышим.
Они ушли в небытие,
отринули земное,
они спешат на Страшный суд,
назначенный всевышним.
Над жизнью собственной своей
рыдай, дрожа от страха
К чужим гробам не припадай
в рыданьях безутешных.
Молю простить мои грехи
всесильного Аллаха.
Он милосердием велик,
а я — презренный грешник.
О, сколько раз ты уходил
с путей добра и света,
о, сколько раз ты восставал
душою непокорной!
Ты жил блаженствуя. Теперь
не жалуйся, не сетуй,
плати за все. Таков удел,
безвыходный и скорбный.
Не слушает бесстрастный рок
твоей мольбы и плача.
Он сам решает — жить тебе
иль умереть до срока.
Твое страданью и восторг,
утрата и удача —
забавы жалкие в руках
безжалостного рока.
За все надо платить, за успехи — утратой свободы. Но успехи-то ведь сомнительны, не абсолютны. Они содержанием жизнь не наполняют, зато ты вдруг становишься зависимым от ненужных людей, телефонных звонков. А свобода — самое важное, что есть у человека.
Поля войны и земляничные любви поляны
Подчинены законам тем же самым, как ни странно.
Ведут там Цезари победам счет, а проигравшие — утратам,
И генералом стать на поприщах обоих хочется солдатам.
Забвение — утрата не информации, а ценности.
Мужчины, женщины, постоянно рождающиеся для любви, в полный голос заявите о своем чувстве, кричите: «Я люблю тебя», вопреки всем страданиям, проклятиям, презрению скотов, хуле моралистов. Кричите это вопреки всяческим превратностям, утратам, вопреки самой смерти… Любить — это единственный смысл жизни. И смысл смыслов, смысл счастья.
Пафос выживания – не тема для харизматичной литературы. Ее тема – полный выход героя в пространство духа через жертвенную утрату тела. Будет ли это текст, музыка или импульс электричества в матрице – не важно.
Смерть личности наступает утратой ею совести.
«Проходит все, и чувствам нет возврата».
Мы согласились мирно и спокойно, —
С таким сужденьем все выходит стройно,
И не страшна любовная утрата.
<…>
Амур-охотник все стоит на страже,
Возвратный тиф — опаснее и злее,
Проходит все, моя любовь — не та же,
Моя любовь теперь еще сильнее.
Сочтя свои утраты и потери,
поездивши по суше и воде,
я стал космополитом в полной мере:
мне жить уже не хочется нигде.
И ещё повторю. Надо навсегда запомнить: космополитизм (как и интернационализм) паразитирует на патриотизме, предоставляя ему право сражаться и умирать за родную землю, а после, хозяйски водружаясь на этой земле, извлекает все выгоды от победы. Это дрянное и низменное чувство, безродное и презренное. Надо навсегда запомнить: ослабление национального чувства всегда сопровождается (исключений не бывает) утратой частично или полностью государственной самостоятельности. Если мы перестанем быть русскими, мы станем покорными исполнителями любой чужой организованной воли. Так призовем же Бога в свидетели своей правды и правоты. Да будет свет! Други, возрастая телом и душой, постоим за Россию! Иже за правду и за верность.
Утрата иллюзий — это прибыль или убыток?
Так как в музыке отсутствует непосредственно познаваемое, одни ищут в ней формально прекрасное, другие — поэтические прообразы. Даже Шопенгауэр, давший исчерпывающее определение сущности музыки и высказавший удивительную мысль: Композитор обнажает сокровеннейшую суть мира и высказывает глубочайшую истину, пользуясь языком, неподвластным разуму, он начинает блуждать, пытаясь перевести на язык наших понятий особенности языка, неподвластного разуму, подобно тому, как магнетическая сомнамбула рассуждает о вещах, о которых, бодрствуя, она не имеет ни малейшего понятия”. Хотя композитору должно было бы быть ясно, что перевод на язык наших понятий, на язык человека, — это абстракция, редукция до познаваемого, утрата самого главного — языка мира, который должен оставаться непонятым, должен лишь ощущаться. Ho Шопенгауэр правомерен в своих поисках, его цель как философа представить сущность мира, его необозримое богатство посредством понятий, за которыми слишком легко просматривается их нищета. Так же прав и Вагнер, который, желая дать среднему человеку представление о том, что он как музыкант видит непосредственно, подставлял программы под симфонии Бетховена.
Он словно с неба упал и сразу как триумфатор. Его «рявкающая» речь, громыхающая словно цепями, загипнотизировала до потери сознанья, до утраты национального стыда.
Демонстрация приоритетов человечества: причиной самоубийств чаще становится стыд или утрата финансового и общественного положения, чем медицинский диагноз.
Нет ничего страшнее, чем потерять любимого человека…
Уход любимого так переворачивает твой мир, что родные стены становятся чужими.
И именно в такие моменты нам необходима поддержка близких. Тех, кто не смотря ни на что, протянет руку помощи, поможет излить душу, разделит с тобой боль утраты, поплачет вместе с тобой, обнимет и скажет те простые, но такие нужные слова, которые бальзамом прольются на сердечные раны.Берегите близких. Они — ваша главная поддержка и защита.
… человечество веками бьется над вопросом, почему человек совершает суицид. Что суицид является показателем аномии в обществе. Это понятие — «аномия» — ввел Дюркгейм: коротко говоря, это утрата ценностей и целей, норм поведения и нравственных рамок. Поэтому во всем мире индикатором благополучия общества является именно количество суицидов и количество убийств.
… жизнь — это утраты. Постепенно уходили люди, и все больше пустого пространства образовывалось вокруг нас. (…) Это знаете какое чувство? Как будто черные дырки вокруг тебя образуются. Вот ничего нету. Места ушедших людей не заполняются. Они так и остаются пустотами, и очень странно и страшно жить с этими черными пустотами вокруг тебя.
Явились целым роем воспоминания. И грустно, что так много уж было, и приятно вспомнить молодость. И жаль прошлого, и нет охоты начинать жизнь сызнова. Жизнь утомила. Приятно отдохнуть и оглядеться. Вспомнилось многое. Были минуты радостные, когда молодая кровь кипела и жизнь удовлетворяла. Были и тяжелые моменты, незаменимые утраты. Все это уж где-то далеко. И грустно и как-то сладко погружаться в прошлое.
. Есть раны, которые не заживают никогда. Бывает, ты чувствуешь боль не сразу. Какое-то время ты живешь по инерции — тебе кажется, что ничего не изменилось. И все, что произошло — только сон, летучая греза. Вот сейчас ты проснешься, и все будет, как прежде. Но проходит время, а тягучий кошмар продолжается, и в один прекрасный день ты, наконец, всем сердцем, всем разумом, всем существом своим осознаешь реальность утраты. Ты понимаешь, что никогда, никогда больше не поговоришь с дорогим тебе человеком, не увидишь его на пороге, не коснешься его руки, не заглянешь в глаза. Его больше нет. От этой мысли тебе захочется колотить кулаками о стены, захочется бежать, куда глаза глядят — но ты знаешь: убежать от этого
невозможно, ничто не сможет избавить тебя от этой боли. И теперь тебе с этим жить.
Люди расстаются по-разному. Можно остаться врагами на всю жизнь, а можно попробовать найти слова, которые хотя бы немного смягчат боль утраты. Хорошая, воспитанная девушка при расставании со своим верным парнем могла бы сказать так: «Прости, я нашла человека, который стал мне дороже других, которого я полюбила. Спасибо тебе большое за тёплое общение, я никогда не забуду времена, проведённые с тобой рядом. Ты навсегда останешься для меня добрым, хорошим, отзывчивым другом. Давай расстанемся по-хорошему, без добавления в чёрные списки в социальных сетях и прочих глупостей. Жизнь — сложная штука, и мы все сложные. Ты найдёшь себе другую девушку, которая будет полностью подходить тебе по всем параметрам, будет ценить и уважать тебя.
Не отчаивайся! Не грусти! Тебя впереди ждёт ещё много хорошего, лучшего, чем сейчас. Желаю не сдаваться перед трудностями и невзгодами. Желаю тебе крепкого здоровья, и пусть твои родители и другие родные люди живут долго и счастливо.
Пока! Конец связи…»
Самое страшное в уничтожении СССР — не утрата территорий, имперского блеска. Потерян другой мир, где человек — не животное, не вещь.
Когда при воспитании, при неправильном понятии воспитателя о подчиненности будут попраны все права воспитанника, будет втоптано в грязь то уважение, которое он должен иметь к себе как к человеку, как к образу Божию, тогда в воспитаннике уничтожается чувство чести. Здесь говорится не о тщеславии и любви к почестям, но о сознании и чувстве своего назначения и достоинства, своих прав. С утратою чувства чести, с утратою сознания прав своих в молодом человеке уничтожается сознание прав всего человечества. Добросовестность, благонамеренность, стремление к общественному благу заменяются унизительным, мелким эгоизмом. Подчиненность заменяется одною человекоугодливостию, столько порицаемою в Священном Писании, состоящею в угождении страстям начальника при полном презрении к нему, ко всем его предначертаниям, распоряжениям и приказаниям.
Только новые заблуждения спасают нас от отчаяния после утраты старых.
Сдружился ты с невеждой глуповатым —
Не будет счета бедам по утратам.
Чрезмерное любопытство грозит утратой рая.
Я убеждён, что люди изобрели одежду не из-за утраты волосяного покрова, а, осознав своё безобразие, постарались скрыть его с помощью одежды.
Меня с детства удивляла эта страсть большинства быть в каком-то отношении типическим, обязательно представлять какой-нибудь разряд или категорию, а не быть собой. Откуда это, такое сильное в наше время поколение типичности? Как не понимать, что типичность – это утрата души и лица, гибель судьбы и имени!
Развал конституционного строя обернулся для России катастрофой, которая все более отчетливо являет себя в последние годы. Речь идет об ускоряющейся утрате центральной властью в Москве контроля за отдельными субъектами политической силы. Распространяемые в Сети мифы о всемогуществе Путина ровно противоположны реальности, которая заключается в том, что государственное тело РФ расползается на лоскуты, словно лежащий на дне реки труп утопленника.
Принципы избежания мясной пищи, сформулированные Пифагором, если они верны, учат чистоте и невинности; если они ложны, то, по крайней мере, они учат нас бережливости, да и велика ли будет ваша утрата, лишись вы жестокости? Я всего лишь пытаюсь лишить вас пищи львов и стервятников. Мы способны обрести наш здравый смысл, лишь отделившись от толпы — ибо зачастую сам факт поощрения большинством может служить верным признаком порочности того или иного взгляда или образа действий. Спросите себя: «Что нравственно?», а не «Что принято среди людей? Будьте умеренны и сдержанны, добры и справедливы, навсегда отрекитесь от кровопролития.
Наше время ступает, ползёт и идёт
по утратам, потерям, пропажам,
в молодые годится любой идиот,
а для старости — нужен со стажем.
Утрата Веры — разрушение самих основ жизни народа — утрата лидирующих, «государствообразующих» позиций в собственной стране. И единственный выход, единственное спасение — возвращение к Вере. К Православию.
Жизнь такая редкая удача, а смерть так легкодостижима. Кто же это придумал — проводить с таким трудом доставшуюся жизнь в ожидании столь легко приходящей смерти? Насиловать свои чувства и природу, чтобы заманить славу? Это для нас хуже смерти! Желая исчерпать до дна все наслаждения своей единственной жизни, испытать все радости этих лет, тревожимся лишь о том, чтобы переполненный желудок не помешал вволю пить; чтобы утрата силы не помешала вволю предаваться плотским удовольствиям. Не печалит нас ни дурная слава, ни опасность для жизни.
Просвещение приводит к утрате наивности и, благодаря приобретениям в самопознании, способствует краху объективизма.
Утрата — это мать творчества.
Знанье превращая в нерушимый кров,
Обретешь защиту ото всех утрат.
Никогда не надо думать, что какие-то утраты, если, конечно, это не смерть, — непременно катастрофа. Может оказаться наоборот. И плохое решение проблемы может обернуться хорошим.
Утрата таких понятий, как «мораль», «честь», вкупе с квасным патриотизмом делает людей поверхностными, а нашу жизнь превращает в какие-то комиксы.
Гражданское общество следует рассматривать как совокупность самостоятельных добровольных (формальных и неформальных) объединений собственников своей рабочей силы. Его нормальное функционирование и развитие предполагает государство в виде своеобразной пруденциальной страховой конструкции, предназначенной для того, чтобы застраховать членов гражданского общества от возможных насильственных действий, направленных на ограничение свободы реализации их права собственности на свою рабочую силу и всех производных от этого прав, а также на случай утраты (временной или постоянной) возможности реализовывать указанное право.
Взято из работы «Марксистское учение» как катахреза.
Скряги мучаются не только страстью наживы, но и страхом утраты.
Есть одно качество в равной степени присущее всем живым существам на этой планете— страх.
Забавно,что также часто,как испытываем страх,мы недооцениваем его власть над нами. Страх сблизиться с кем-то,последующий страх утраты, страх поражения,и чем больше людей зависит от тебя,тем сильнее власть этих страхов. Но сам по себе страх не так уж и важен.Важно кем мы становимся в его хватке.Будите ли вы гордиться этим человеком? Простите ли вы его? Поймёт ли его,почему ему пришлось так поступить? Узнаете ли вы его вообще? Будет ли человек,что глядит на вас в ответ,тем кого бы вам стоило изначально бояться? Предполагаю,мы все узнаем это,рано или поздно.
В соседстве были о нём разные толки и слухи. Многие приписывали уединённую жизнь его скупости. В самом деле, Опальский не проживал и тридцатой части своего годового дохода, питался самою грубою пищею и пил одну воду; но в то же время он вовсе не занимался хозяйством, никогда не являлся на деревенские работы, никогда не поверял своего управителя, к счастию, отменно честного человека. Другие довольно остроумно заключили, что, отличаясь образом жизни, он отличается и образом мыслей и подозревали его дерзким философом, вольнодумным естествоиспытателем, тем более что, по слухам, не занимаясь лечением, он то и дело варил неведомые травы и коренья, что в доме его было два скелета и страшный жёлтый череп лежал на его столе. Мнению их противоречила его набожность: Опальский не пропускал ни одной церковной службы и молился с особенным благоговением. Некоторые люди, и в том числе Дубровин, думали, однакож, что какая-нибудь горестная утрата, а может быть, и угрызения совести были причиною странной жизни Опальского.
Недостаток успеха никогда не означает утрату смысла.
Всякая революционная партия прежде всего находит опору в молодом поколении восходящего класса. Политическое одряхление выражается в утрате способности привлекать под своё знамя молодёжь. Повально сходящие со сцены партии буржуазной демократии вынуждены уступать молодёжь либо революции, либо фашизму. Большевизм в подполье всегда был партией молодых рабочих. Меньшевики опирались на более солидную и квалифицированную верхушку рабочего класса, весьма кичились этим и глядели на большевиков сверху вниз.
Наше время ступает, ползёт и идёт
по утратам, потерям, пропажам,
в молодые годится любой идиот,
а для старости — нужен со стажем.
Он умер — караван поэта покинул бренный свет.
Но чем исчислить нам утрату, — кто может дать ответ?
Глаза, не размышляя, скажут: «Лишь одного не стало»,
Но разум горестно воскликнет: «Сколь многих больше нет!»
Прошлое-это давно пройденная страница,за которой кроются чувства невосполнимой утраты нашей молодости.
Неудачная для нас война вызывает необходимость крупных затрат на возрождение нашей армии и флота. Как бы ни было велико наше стремление к миру, как бы громадна ни была потребность страны в успокоении, но если мы хотим сохранить наше военное могущество, ограждая вместе с тем самое достоинство нашей родины, и не согласны на утрату принадлежащего нам по праву места среди великих держав, то нам не придется отступить перед необходимостью затрат, к которым нас обязывает все великое прошлое России.
Русские никогда не могли смириться с утратой западной части своего народа и своей территории: память работала на генном уровне. Взять хотя бы Ливонскую войну, формальной целью которой считается выход к Балтийскому морю. Да мало ли о каких морях мечтали российские владыки — даже об Индийском океане! Думаю, подлинная задача состояла в восстановлении исторической справедливости.
Пока не потерял себя, любая в твоей жизни потеря — всего лишь временная утрата.
Жизнь есть процесс утраты иллюзий, вплоть до иллюзии, будто мы живы.
Во всяком прощании чувству утраты сопутствует чувство свободы.
С точки зрения структурной, эпатаж является следствием утраты идентификаций и проявляется как несоответствие поведения нормативным требованиям социальной среды, эпатаж — это поиск идентификации.
Великолепное «всё равно». Оно у людей моего пошиба почти постоянно (и поэтому смешна озабоченность всяким вздором). А у них это — только в самые высокие минуты, т. е. в минуты крайней скорби, под влиянием крупного потрясения, особой утраты. Это можно было бы развить.
В наших постмодернистских, как бы мы их не называли, обществах, мы обязаны наслаждаться.
Наслаждение становится какой-то странной, извращенной обязанностью.
Парадокс Колы заключается в том, что ты хочешь пить, и пьешь ее, но как всем известно, чем больше ты ее пьешь, тем больше хочется.
Желание никогда не бывает лишь желанием чего-либо. Это всегда еще и желание самого желания.
Желание продолжать желать. Пожалуй самое страшное для желания — это быть полностью удовлетворенным, исполненным, так что я больше ничего не желаю.
Основное проявление меланхолии это утрата желаний как таковых.
И нельзя в попытке вернуться в прошлую эпоху естественного потребления избавиться от этого избытка и потреблять только то, что нам действительно нужно.
Например, если ты хочешь пить, ты пьешь воду, и тому подобное. Невозможно вернуться к этому. Избыток остается с нами навсегда. Так давайте выпьем Колы.
Когда я пою, песня проникает в душу каждого из слушателей – думаю, это происходит потому, что песня и в моей душе тоже. Это происходит само собой, я ничего не могу с этим поделать. Если пою печальную песню об утраченной любви, то у меня болит душа. Я сам ощущаю эту утрату.
Храните свою фантазию, чем бы она ни была, ибо её утрата низведет вас до уровня всех прочих. Вы потеряете индивидуальность.
Хочется, чтобы зритель с помощью спектакля, с помощью театра еще раз пережил смерть Пушкина, утрату. Когда переживаешь утрату человека со слезами на глазах — приближаешь его к себе. И Пушкин становится не запыленным томиком стихов, не «двойкой» по школьному сочинению, не памятником, а живым и близким человеком, за которого переживаешь.
Кажется, у языка больше свободы после утраты зубов.
Вот так и бывает: живешь — не живешь,
А годы уходят, друзья умирают,
И вдруг убедишься, что мир не похож
На прежний, и сердце твое догорает. Вначале черта горизонта резка —
Прямая черта между жизнью и смертью,
А нынче так низко плывут облака,
И в этом, быть может, судьбы милосердье. Тот возраст, который с собою принес
Утраты, прощанья, наверное, он-то
И застил туманом непролитых слез
Прямую и резкую грань горизонта. Так много любимых покинуло свет,
Но с ними беседуешь ты, как бывало,
Совсем забывая, что их уже нет…
Черта горизонта в тумане пропала. Тем проще, тем легче ее перейти,—
Там эти же рощи и озими эти ж…
Ты просто ее не заметишь в пути,
В беседе с ушедшим — ее не заметишь.
Потеря друга — это почти самое худшее, что может случиться с человеком, особенно в детские годы. Несмотря на то, что воспоминания остаются с тобой, самого друга рядом уже нет. Я потерял немало отличных друзей и с каждой такой утратой я переживал худшие дни моей жизни.
Чтобы стать поэзией, настоящее должно кончиться, пройти. Прошедшее же переживается как утрата. Но это качество — ностальгия — в самой природе фотографии, которая всегда в прошлом, всегда неповторима и всегда свидетельство утраты. Фотография — пережитое, ушедшее мгновение, а поэзия — переживание такого мгновения. Фотография в широком смысле (не обязательно художественная) склонна к ностальгии, как и лирическая поэзия.
Дань сочувствия, приносимая толпой умирающему великому поэту, действительно трогательна! Высочайшая милость, столь щедро оказанная семье покойного, должна заставить покраснеть наших недоброжелателей за границей. Но Пушкина этим не воскресишь, и эта утрата невозместима. Ты, впрочем, слишком обвиняешь Дантеса, ? нравственность, или, скорее, общая безнравственность, с моей точки зрения, дает ему отпущение грехов: его преступление или его несчастье в том, что он убил Пушкина, ? и этого более чем достаточно, чтобы считать, что он нанес нам непростительное, на мой взгляд, оскорбление. Пусть он знает (свидетель Бог, что я не шучу), что при первой же нашей встрече один из нас не вернется живым. Когда я прочел твое письмо Мамуку Арбелианову, он разразился проклятиями. «Я убью этого Дантеса, если только когда-нибудь его увижу!»