Стекло, хоть и прозрачное, тоже преграда.
Податливый холст и масляные краски или непрочная бумага, в качестве безразличной белой пустоты принимающая отпечаток гравюры, — все они в сравнении с камешками мозаики, или стеклом витража, или грунтованной мелом иконной доской выявляют черту как бы онтологической ущербности: их вещность неплотна и эфемерна,— если это не совсем небытие, то во всяком случае «еще-нe-бытие», пассивно дожидающееся прикосновения «творца», чтобы стать бытием, и притом любым, какого бы он ни пожелал.
Резное дерево перегородки, пористый камень стены и –
Beata Maria,
шерсть тонкая юбок её,
Regina mea,
солнце бьёт на неё через розу ветров,
окрашивая в мозаику стекла разноцветного –
роза роз в свете
розы ветров.
Из плоти передо мной.
Трепетная.
Веки как крылышки мышей летучих – тонки и нервны.
Веки как крылышки.
Глаза томны.
Волосы выбились из убора. Каштановы, мягки.
Волосы выбились ореолом.
Salve!— Франц Верфтоллен, "Заметки для Штази. Ливан"
Я не понял, при каких обстоятельствах господин Павловский встретился с дверью, когда быстро выходил. Я так понимаю, что под весом его тела дверь и поломалась, лопнуло стекло.
В смущеньи был почтеннейший Молла,
Жена кричала на него со зла,
А он в ответ лишь хмурил лоб сурово.
И от его спокойствия такого
С ума, казалось, женщина сошла.
Она кричала, повторяла снова,
Что замужем и жизнь ей не мила.
Тогда Молла, не говоря ни слова.
Взял зеркало ручное со стола,
Чтоб на себя взглянуть она могла
В миг своего расположенья злого. И гневная жена в куске стекла
Увидела, что с ней от злобы сталось,
И устыдилась или испугалась,
А потому замолкла и ушла. … Мирза Шафи, так и твои стихи
Кого-то могут все-таки заставить
Узреть свои пороки и грехи,
Чтоб искупить их или же исправить.
Я чувствую, как меня одолевает сон, я затуманился, как стекло. Но где же автозаправка? Больше не ревёт мой мотор.
Переводчик должен быть как стекло, такое прозрачное, что его не видно.
Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся.
Самая лучшая «книга в подарок» всех времён — это издание Оксфордского словаря английского языка в кожаном переплёте. Это ли не настоящий подарок? И конечно, не забудьте приложить к нему увеличительное стекло.
Для женщин моего поколения печально то, что, имея семью, они не могли работать. Что же они будут делать, когда вырастут дети, смотреть на падающие капли дождя за стеклом?
Сатира — это своего рода стекло, в котором зрители, как правило, открывают лицо каждому, кроме своего.
Жизнь в двух мирах. 21век.
Виртуальность, это зеркало Реальности. Жизнь в кривых зеркалах. Реальность издаёт трещины, разбивается, как об стекло.
Жизнь в двух мирах, более опасна, чем куда, это один шаг в бездну.
21 век — эпоха лжи, разврата и соблазна, где полно иллюзий в миражах. Виртуальность равняется реальности. Люди забыли, кто такой Бог, и не хотят знать. Люди, не замечают своих родных, не уделяют своим детям достаточно колличество внимания.
Зато каждый старается переиграть в словах, «я умный, а ты дурак и т. д…».
Это обычное обзывание, которому каждому не понравилось бы. Этим унижаешь своего коллегу, собеседника, детей же своих…
Даже дауны умные.
На самом деле, люди Все Умные.
«Умные, это и есть Дураки, что для Бога мы все Глупцы.»
А Дураки, это Умные. Умнодур (а) с высшим образованием.
Чтобы не показаться умным, нужно сделаться дурачком или наоборот.
Люди все одинаковы, так как по природе мы все одинаковы.
Если нам Господь дал Ум, и одну природу. Но разность в людях зависит от воспитания и образования и т. д., поэтому «разные».
Люди всё время в дурачка играли по сей день.
Мир, это Люди. Люди, это вся вселенная. Мир ужасен. Мир болен.
Люди действительно больны всем, болезнями, даже любовью. Но есть в людях и прекрасное, это их «душа.»
Мироздание прекрасно, что создано Творцом, восходы, закаты, растения…
Психи, это люди бесноватые, или, действительно, он может не выдать себя за такового, а внутри тебя, ты слышишь, «беги!» значит «беги и в контакт с ним не входи.»
Люди глупые только перед Богом!
Никто не вправе ставить диагноз «маразматик или дурак.»
Врачи часто ошибаются в диагнозах, а потом лечат не правильно. Ученые
не могут грамотно описать, даже толково рассказать о своем открытии. Так скажите, врачи, учёные — дураки? Каждая ошибка, это дурость в незнании?
Если человек знает писать, читать, он уже грамотный.
Это означает, что человек не может всё знать, потому что не дано ему Богом Больше знать, чтобы не вознес себя выше Бога. Много тайн ещё скрыто от нас.
Почитайте лучше Симфония по творениям свт. Иоанна Златоуста о Человеке, это очень интересно!
Театр не отображающее зеркало, а — увеличительное стекло.
Здравствуйте, едьте к сетям рыбачьим, то есть, простите, к чертям собачьим, то есть, простите, к дитям и дачам, в общем, уже кто во что горазд. Едьте со всех городов и весей, ваши слова ничего не весят, ваш разговор неизменно весел, отрепетирован много раз.
Здравствуйте, то есть странствуйте, то есть едьте куда захотите, то есть прямо сейчас залезайте в поезд, благо для вас еще есть места. То есть на палубе в гордой позе, то есть бегите, пока не поздно, то есть по миру не только ползать, нервно шарахаясь по кустам.
Вот этот лес, в нем живут туристы, вот этот берег, пустой, бугристый, девочка, ты посмотри на пристань, тихим крестом ее осени. Девочка, у тебя билеты, будешь и в счастии, и в тепле ты, девочка, ты уплываешь к лету и не увидишь осени.
Мне же оставьте сентябрь-месяц, то есть, простите, октябрь-месяц, то есть, простите, ноябрь-месяц, в общем, на выбор оставьте мне месяц дождей и уютных кресел, месяц, который и сух, и пресен, месяц бессонницы и депрессий — месяц, который других темней.
Мне же оставьте… Меня оставьте, вы здесь отныне совсем некстати, все замирает, дожди на старте, поторопитесь, пошел отсчет, здравствуйте, ну так чего вы ждете, здравствуйте, я вам уже не тетя, я, как вы ввдите, на работе, быстро давайте, чего еще?
Жмитесь к стеклу капитанских рубок, мачта — не мачта, сосны обрубок, и не смотрите — я тонок, хрупок, вдруг я не выдержу, не смогу, если не справлюсь — ищите летом, будет несложно идти по следу — глупый прозрачный нелепый слепок на нерастаявшем зря снегу.
Мир исчезает с тяжелым боем, вот я стою теперь перед боем с нежной невнятной своей любовью и одиночеством впопыхах. Все разлетелись — куда угодно, милая, ты же теперь свободна, вот твоя целая четверть года — хоть запечатай ее в стихах.
В дом не зайдешь — пустовато в доме, все разбежались и каждый в доле, солнце распахивает ладони, дышит не-жаренным миндалем. Слышишь, твори, завывай, бесчинствуй, делай что хочешь, кричи речисто, воздух прозрачный и пахнет чисто, вроде как будто бы тмин да лен.
Может быть, стоило быть со всеми, там, где веселые бродят семьи, там, где в земле прорастает семя, там, где пушистый и теплый плед? К черту все глупые отговорки, там вдалеке завывают волки… Бог засмеялся легко и звонко, будто ему восемнадцать лет.
Что еще нужно — такая малость, просто уловка — а я поймалась, Бог засмеялся, земля сломалась, волки ушли, утекла река. Где я? Куда я? Отшибло память, крепко хватаюсь за божий палец, нужно держаться, я засыпаю на загорелых его руках.
Здравствуйте. Лучше не будьте с нами, с нами вы станете просто снами, теплым совочком воспоминаний, тающей искоркой в угольке. Здравствуйте, долго я вас встречаю, что ж вы стесняетесь, может, чаю? И улыбаюсь, не замечая Бога, заснувшего в уголке.
Твой голос — предчувствие общей беды.
Твой край — толика лунной воды. <…>
Мой разум станет ещё быстрей,
Что стеклянными брызгами
Вопьётся в твой девственный ум
И в кожу, и в кожу!Эти белые руки!
Эти голые ноги!
И как будто от скуки
Кровь на игле.
Я даю тебе адреналин —
То, что ты потеряла,
Одержимо танцуя
На битом стекле.
Она случайно повернулась к окну и вся похолодела. У окна, прилепившись к стеклу, на неё смотрело мёртвое лицо Кости и, махнув туманом, растаяло.
— Зовёт, — крикнула она, — умереть зовёт, — и выбежала наружу.
Рассвет кидал клочья мороки, луга курились в дыму, и волны плясали.
В камышах краснел мокрый сарафан, и на берегу затона, постряв на отцветшем татарнике, трепался на ветру платок.
Чёрная дорога, как две тесьмы, протянулась, резко выдолбив колеи, и вилась змеёй на гору.
Я осязал неосязаемые прутья своей мысленной клетки.
В этот момент я осязал стекло, отгораживающее меня
от мира,стекло, которое выдул
сам.Я осязал.
И слегка-слегка, как ребёнок на дне рождения, когда притаскивают верёвки со сладостями, как ребёнок, который тянется – на носочках уже – вот-вот, достать б языком свисающую «липучку» — руками нельзя – языком хотя бы – подпрыгивая, но «долизать» — вот так кончиком языка я зацепил ощущение себя
более вовлечённого в жизнь.
Как это я, но который больше.
Я смелее.
Я чище.
Я, который не отступает перед кочками лобстером,
не пятится крабом,
а просто берёт и решает.
Почему всё кажется настолько базовым?
Это текила или это мы, идиоты, трезвыми столь безудержно себе врём, усложняя простейшие схемы: не нравится – встаёшь – делаешь.
Можно здорово понять жизнь на примере… театра. Как это не парадоксально. Можно по-новому взглянуть на себя, на свои творческие возможности, на свои психологические недоработки. Театр – он же как увеличительное стекло, здесь все утрировано. И, что важно, спектакль – заканчивается. У него есть точка. А потом начинается новый спектакль. Совершенно другой. С теми же актерами – но другой. И они играют – феноменально здорово!
Мы сами – авторы пьес, и режиссеры, и актеры своей жизни.
Я не жду, что кто-то со стороны меня осчастливит, принесет мне заслуженные награды на блюдечке с голубой каемочкой… Нет, я сама пишу пьесу своей жизни. Пишу профессионально, не одним лишь сердцем, у меня достаточно режиссерского опыта, я жестко мараю написанное, отсекая все лишнее, все, что может навредить моему спектаклю. И я сама – играю. Это очень непросто – играть роль, которую я написала для себя. Но поставлена режиссерская задача. И актриса должен ее выполнить. Иначе этой актрисе место не в моем театре, а где-нибудь на задворках истории.
Короче говоря, человек сам – творит – свою жизнь!
Анонимность — это увеличительное стекло как для плохого, так и для хорошего, ведь в то время как анонимно сделанное зло более гнусно, анонимно сделанное добро более прекрасно.
Видал, на шоссе знаки стоят: «Осторожно, олени!». Почему осторожно? Потому что эти олени совсем озверели: на автомобили кидаются. Наш начальник поехал к себе на дачу на служебной машине. На шоссе выскочил олень – и на таран! Машина в гармошку, стекло – вдребезги, у оленя рога отвалились, а у начальника, наоборот, выросли. Совсем от этого зверья жизни не стало.
В мире бизнеса зеркало заднего вида всегда чище переднего стекла.
Мы знаем, что любовь сильна, как смерть; зато хрупка, как стекло.
И такой большой, кажется, сложный механизм жизни — вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа — ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот… Кажется, такая громадина, такая суперсистема — отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из Матрицы”? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал? И когда кто-то из них появляется — да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я… когда мы… Деточка, послушай, они же все равно уйдут. И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь? Будда учил: не привязывайся. «Вали в монастырь, бэйба» — хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки. Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли — но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться. Или выходишь из зала сама. В последнее время фильмы стали мучительно повторяться, как навязчивые кошмары. И герои так неуловимо похожи — какой-то недоуменно-дружелюбной улыбкой при попытке приблизиться к ним. Как будто разговариваешь с человеком сквозь пуленепробиваемое стекло — он внимательно смотрит тебе в глаза, но не слышит ни единого твоего слова. Что-то, видать, во мне. Чего-то, видать, не хватает — или слишком много дано. И ты даже не удивляешься больше, когда они правда уходят — и отрешенно так, кивая — да, я так и знала. И опять не ошиблась.
Идеи у него в голове — как стекла в ящике: каждое отдельности прозрачно, все вместе — темны.
Требование, чтобы на лестницах и в коридорах не плевали и не бросали окурков, есть мелочь, мелкое требование, а между тем, оно имеет огромное воспитательно-хозяйственное значение. Человек, который походя плюёт на лестнице или на пол в комнате,— неряха и распустёха. От него нельзя ждать возрождения хозяйства. Он и сапог не смажет, и стекло вышибет по невниманию, и тифозную вошь занесёт…
Иному может показаться,… что настойчивое внимание к такого рода вещам есть придирчивость и «бюрократизм». Под борьбу с бюрократизмом у нас охотно подделываются неряхи и распустёхи. «Экая, мол, важность бросить на лестнице окурок!»
Лепет, трепет, колыханье,
Пляска легкого огня,
Ангел мой, мое дыханье, —
Как ты будешь без меня?
Как-то там, без оболочки,
На ветру твоих высот,
Где листок укрылся в почке,
Да и та едва спасет?
Полно, хватит, успокойся!
Над железной рябью крыш,
Выбив мутное оконце,
Так и вижу — ты летишь.
Ангел мой, мое спасенье,
Что ты помнишь обо мне
В этой льдистой, предвесенней,
Мартовской голубизне?
Как пуста моя берлога —
Та, где ты со мной была!
Ради Бога, ради Бога,
Погоди, помедли, пого… (Звон разбитого стекла).
Многие учения сходны с оконным стеклом. Мы видим истину сквозь него, но оно же и отделяет нас от истины.
Разбиты стекла в витраже.
Бесцельны жалобные речи.
Прощайте, милые,
до встречи!
Мы не увидимся уже.
Смерть пересекает наш мир подобно тому, как дружба пересекает моря, — друзья всегда живут один в другом.
Ибо их потребность друг в друге, любовь и жизнь в ней всесущи.
В этом божественном стекле они видят лица друг друга, и беседа их столь же вольна, сколь и чиста. Таково утешение дружбы, ибо хотя о них можно сказать, что им предстоит умирать, все же их дружба и единение существуют в наилучшем из смыслов, ВЕЧНО, поскольку и то и другое бессмертно.
Два тельно-алые стекла.
Белей лилей, алее лала
Бела была ты и ала.
В стране лилипутов разрешается смотреть на главу государства только через увеличительное стекло.
Можно собрать разрушенное стекло в целое?
Нет?
,,Так и сердце разбив раз, сделать прежним невозможно
Я поскребла ногтем по шершавому инею на толстом стекле. Будто стерла защитный слой на билете мгновенной лотереи.
(с) Матвей Лебедев, "Чертов интернат"
Как же так, разбитые стекла и люди, женщины работают здесь! Директора предприятия снять с должности сегодня же и назначить вот его, не сделаешь — посажу. Не сделаешь предприятие — сядешь. Но я не хочу чтобы ты сидел. Там надо чистку провести приличную, но там есть и хорошие люди.
Будущее — это зеркало без стекла.
Прадед мой был стекольщиком. Я рад: стекло дает людям тепло и свет.
Ты на стекле написал — «разбиваю»
Ну, что, например, в Москве — недостаточно кирпичей, чтобы все эти секс-шопы разгромить? Но ведь никто не разбил даже витрину такого заведения! Представьте себе, любой директор магазина, которому в течение короткого времени придётся четыре раза вставлять новое стекло — он быстро поймёт, что нужно быстренько переориентировать торговлю на джинсы, обувь, губную помаду или что-то ещё, более безобидное. Это же так просто! Кто будет с этим мириться? Если стекло разбито — всё унесут, разворуют… Или придётся милицейский пост оплачивать, что тоже дорого для ларька. Так что, если люди взялись бы — какие проблемы?
У неё глаза, в глазах ручьи, всем бы хороши, да вот ничьи, у нее глаза, в глазах лучи — светят, да так ярко — хоть кричи, а она смеется — как поет, только повернется — все ее, будто все немы от этих глаз, только были мы — не стало нас. Кругом закружилась голова, а она ушла жива, жива.
Закатилась темень под ребро, будто бы на темя — топором, будто бы метели серебром, будто бы на теле, как пером: «Не грусти, не бойся, не тревожь, небо голубое, ты живешь, если не умеешь — не живи, до свиданья, чао, се ля ви».
Время утекло, завял цветок, можно под стеклом сушить итог, памятный сюжет сложить в альбом и сидеть, стучать о стенку лбом. Натяну пальто, надену шарф, выйду на прогулку не спеша. Тереблю Садовое кольцо, только вдруг — знакомое лицо.
Люди, как полицейские ищейки, выискивают себе повод для расстройств.
На самом деле жизнь такая счастливая вещь. Где бы ты ни был, что бы с тобой не происходило. Как только ты убираешь из нее, прежде всего из себя, разруху. Прямо садишься, бьешь себя ладошкой по затылку и вытрясаешь разруху из себя. Как только ты убираешь весь человеческий фактор – человеческий «жопой-по-битому-стеклу-ползу-подход», тогда – блин, жизнь – поразительно счастливая вещь.
У Вас на руке кольцо с чёрным камнем. Вы носите его, что Вы к нему привыкли, потому что носите его уже десять лет. Но в маленьком городе, где Вы живёте, никто не знает его названия. Вы носите его просто и весело, как носили бы на его месте — всякий другой: в первый день, потому что Вам его только что подарили, сегодня, потому что Вам его подарили десять лет назад. Подмени его чёрным стеклом, Вы и не заметите.— Чей камень в Вашем кольце?
Требование, чтобы на лестницах и в коридорах не плевали и не бросали окурков, есть мелочь, мелкое требование, а между тем, оно имеет огромное воспитательно-хозяйственное значение. Человек, который походя плюёт на лестнице или на пол в комнате,— неряха и распустёха. От него нельзя ждать возрождения хозяйства. Он и сапог не смажет, и стекло вышибет по невниманию, и тифозную вошь занесёт…
Иному может показаться,… что настойчивое внимание к такого рода вещам есть придирчивость и «бюрократизм». Под борьбу с бюрократизмом у нас охотно подделываются неряхи и распустёхи. «Экая, мол, важность бросить на лестнице окурок!» Но это гнилой вздор. Неопрятное бросание окурков есть неуважение к чужому труду. А кто не уважает чужого труда, тот и к своему собственному относится недобросовестно. Для того чтобы могли развиться дома-коммуны, нужно, чтобы каждый жилец или каждая жилица относились с полным вниманием к порядку, чистоте, к интересам дома в целом. Иначе получатся (и получаются нередко) вшивые, проплёванные ямы, а вовсе не дома-коммуны. Надо неутомимо и непримиримо бороться с такого рода неряшливостью, некультурностью, разгильдяйством,— бороться словом и примером, проповедью и требовательностью, увещанием и привлечением к ответственности. Тот, кто молча, сторонкой проходит мимо таких фактов, как проплёванная лестница или загаженный двор, тот плохой гражданин, тот негодный строитель».
Разум — это зажигательное стекло, которое, воспламеняя, само остается холодным.
Невозможно написать ничего толкового, если постоянно не подавлять в себе личное. Хорошая проза — как чисто вымытое оконное стекло
Мой взгляд на жизнь лишен всякого смысла, — мне кажется, что какой-то злой дух надел мне на нос очки, одно стекло которых увеличивает все до чудовищных размеров, а другое до такой же степени уменьшает.
Острый ум — увеличительное стекло; остроумие — уменьшительное.
или полностью
«Боги! Сколько во мне лишних слов!
Мыслей лишних!
Не они ли сковывают меня?
Стреножат так, что я только стою и заикаюсь мысленно, а хотел бы броситься и целовать, и даже если получить в глаз за рвение, то – броситься и целовать.
Сцеловывать эту испарину на
ключицах.
Я люблю вас.И я застыл
в мире-смоле,
мире-вожделении,
мире-горячем стекле,
когда все вокруг видно и никуда не двинуться.»
– Лоик.
Судя по всему, мать уже две недели постоянно убирается на чердаке и находит одни и те же фотографии с Рождества в Нью-Йорке. Я это Рождество помню смутно. Как она несколько часов выбирала мне платье в сочельник, причесывала длинными, легкими взмахами. Рождественское шоу в Радио-Сити, и как я ела там полосатую карамельку — она походила на исхудавшего напуганного Санта-Клауса. Как отец напился вечером в Плазе, как родители ссорились в такси по дороге в Карлайл, а ночью я слышала их ругань и, конечно, звон стекла за стеной. Рождественский ужин в La Grenouille, где отец порывался поцеловать маму, а та отворачивалась. Но лучше всего, так отчетливо, что меня аж скручивает, я помню одну вещь: в ту поездку мы не фотографировались.
Её характер — сахар со стеклом.
. Каждый несет по жизни свой груз, свою боль и захваченные из детства страхи и смотрит на мир через призму этих страхов и своих надежд. И очень часто человек пытается заставить и других смотреть на мир через свое искаженное стекло. И обижается, когда этого не происходит…
Судьба — стекло: блестя, разбивается.
Выходя на ринг, всё лишнее — отбрось,
Всё лишнее — гордыню и смиренье.
Здесь свет такой, что виден ты насквозь,
Здесь властвует иное притяженье.Как будто бы в колодце из стекла,
Ты ощущаешь, у канатов стоя.
Как он далёк от стужи и тепла
Особый этот микроклимат боя!
Как подзол раздирает
бороздою соха,
правота разделяет
беспощадней греха.
Не вина, но оплошность
разбивает стекло.
Что скорбеть, расколовшись,
что вино утекло?
Резное дерево перегородки, пористый камень стены и –
Beata Maria,
шерсть тонкая юбок её,
Regina mea,
солнце бьёт на неё через розу ветров,
окрашивая в мозаику стекла разноцветного –
роза роз в свете
розы ветров.
Из плоти передо мной.
Трепетная.
Веки как крылышки мышей летучих – тонки и нервны.
Веки как крылышки.
Глаза томны.
Волосы выбились из убора. Каштановы, мягки.
Волосы выбились ореолом.
Salve!— Франц Верфтоллен, "Заметки для Штази. Ливан"
Стекло, фарфор и репутация легко дают трещину и никогда полностью не восстанавливаются.
Смотри, как им легко: они играют в жизнь свою на стенке за стеклом.
Закрыв глаза и со слезами,
Я не вернусь к тебе…
И не коснусь губами губ твоих….
Разбив души стекло…
И никогда и ни за что.
На миг, задумайся?
Никто не будет,так любить……
Говорят: глаза – это зеркало души. Но у многих они как запотевшее стекло: внутри, в душе, еще тлеют угли чувств и надежд, а снаружи, в реальности, вовсю бушуют холодные ветра измен и предательств.
Отправляться вверх по Неве было бы слишком тоскливо, да пожалуй у неё не было бы времени на такую долгую прогулку. Но Виктор не унывал. Нева была тотчас заменена Сестрорецком и качающаяся каюта — тряским вагоном. Сквозь стекла ресторана они смотрели, как дождь падал на белесое море, которое казалось светлее неба, но в сердце Виктора был такой же радостный ветер и трепетание, как и в тот счастливый день. Он даже искал искусственных аналогий, чтобы объяснить в благоприятную сторону все внешние явления; он говорил:
— Этот дождь похож на весенний: после него всё распускается, всё получает новую жизнь: листья, цветы, трава!
— Вы — ужасный фантазёр, Виктор. Откуда вы знаете, что это именно такой дождь, как вам хочется? А может быть, он — грибной и после него пойдут только мухоморы.
Виктор смутился, но не хотел сдаваться.
— Нет, это хороший дождь, а это вы злая, Елизавета Петровна; выдумали какие-то мухоморы.
— Ничего я не выдумываю. Это вы фантазируете насчет дождя, а просто — дождь, как дождь..
Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий
и гонит по стеклу безмолвный шум травы,
и млечные стволы хрипят в его пожаре,
на прорези пустот накладывая швы.
Мороз в конце зимы берет немую спицу
и чертит на стекле окошка моего:
то выведет перо, но не покажет птицу,
то нарисует мех и больше ничего.
Кто мудр, испытывать не станет
Ни женщин, друг мой, ни стекла.