Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по-французски, по-немецки и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное — мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина — почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой — заметной в ребенке в самой первобытной форме — потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его.
Мои помыслы чисты, благи намеренья.
Не иду на поводу отморозков в сквере я.
Редактируй мысли, контролируй речь,
В противном случае, получишь в печень.
Играть «в полноги» хороший артист просто не сможет. Это не связано с возрастом. Актёр обязательно должен излучать энергетику. Ты выходишь на сцену — и начинают по-другому работать селезенка, печень, нервная система.
Если заболит печень, испортится зрение. Если заболят почки, ослабнет слух. Болезнь гнездится там, где она не видна, а проявляется в том, что всем заметно. Благородный муж, стремясь не иметь видимых прегрешений, прежде не совершает прегрешений там, где их никто не может заметить.
Сердце посажено, печень нахуй послана, за головой стараюсь ухаживать, но, по ходу, поздно уже…
Надрезав утью тушку, и обнаружив, что всё её пузо заполнено нежно-кремовой печенью, я сплясал танец выжившего из ума от счастья фермера.
Соперничество опасно и разрушительно для общества. Какое соперничество есть в вашем теле?! Представьте, что ваш мозг скажет: «Я самый важный орган», а ваша печень возразит: «Нет, я. И я хочу систему свободного предпринимательства». Ваше тело сгнило бы через месяц, если бы каждый орган стал думать только о себе.
Когда я поступил в литинститут, там уже началась перестройка. Там, конечно же, толком ничему не научили; три года мы в основном выпивали. Я потом просто ушел, так как добился большего, чем мои преподаватели. И ещё потому, что в пятый раз должен был сдавать экзамен по марксистско-ленинской философии. Я опасался, что у меня после этого на лбу появится красная звезда. Кроме того, останься я там ещё на два года, дело кончилось бы циррозом печени.
Две пули в меня попали
На дальней, глухой Колыме.
Одна размозжила локоть,
Другая попала в голову
И прочертила по черепу
Огненную черту.Та пуля была спасительной —
Я потерял сознание.
Солдаты решили: мертвый,
И за ноги поволокли.
Три друга мои погибли.
Их положили у вахты,
Чтоб зеки шли и смотрели —
Нельзя бежать с Колымы.А я, я очнулся в зоне.
А в зоне добить невозможно.
Меня всего лишь избили
Носками кирзовых сапог.
Сломали ребра и зубы.
Били и в пах, и в печень.
Но я все равно был счастлив —
Я остался живым. <…>Я находился в БУРе.
Рука моя нарывала,
И голову мне покрыла
Засохшая коркой кровь.
Московский врач-«отравитель»
Моисей Борисович Гольдберг
Спас меня от гангрены,
Когда шансы равнялись нулю.Он вынул из локтя пулю —
Большую, утяжеленную,
Длинную — пулемётную —
Четырнадцать грамм свинца.
Инструментом ему служили
Обычные пассатижи,
Чья-то острая финка,
Наркозом — обычный спирт.
Хлопни бурбона, и пусть цирроз печени знает, кто из вас главный.
Если вас ударили по правой щеке, подставьте левую и, пока противник будет замахиваться, ударьте его ногой в пах. Или можно поднырнуть под руку и в челюсть его, в челюсть! Хотя можно и в печень…
Душа болит. Станешь лечить — начинает болеть печень.
Прометей изобрел не огонь, а самогонный аппарат. Поэтому у него были нелады с печенью.
У Раневской спросили:
— Как вы себя чувствуете, Фаина Георгиевна?
— Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела.
Ночами по переулкам в девятках и иномарках / Качают темы про круглые, первый, твёрдый и марки! / Пока народ мутит тихо радость себе на вечер, / Мы убиваем бухлом свою железную печень.
А у меня 7 высоток столицы от лопатки до лопатки и нелепая схема Замоскворечья на печени
Ну а мне че — у меня на печени отмечен навечно любимый райончик — Замоскоречье, и там делать нечего тем кто в пятницу вечером решит проехаться по Пятницкой по встречной. Через пару лет — меня тут не будет точно, а пока я питаюсь дымом, пишу ночью…
Говорят, что лечится даже цирроз печени. Чего не скажешь о циррозе совести.
У Кости есть феноменальное качество, незаменимое в карьеропостроении. С человеком, у которого больная печень, он будет трезвенником, а с выпивающим будет выпивать. Без всякого притворства, он не подстраивается, он совершенно искренне разделяет вкусы человека, с которым в данный момент общается.
Не становится ли каждый, кто влезает на трибуну перед десятками миллионов, немного мессией?
О, эта трибуна не привлекает меня.
Гипнотизирует. Как какая-то страшная неизбежность.
Те несчастные, что по зрячести своей, вынуждены принимать власть.
Вынуждены проращивать сквозь себя волю к власти.
Так, господин Ницше?
Вот у вас-то воли такой и не наблюдалось.
Вы, как Макиавелли, тихонько сопели за свои столом, описывая реальность для лучших, чем вы.
Для тех, кто тверже, смелей и юней сердцем.
Хоть греки сказали бы – печенью.
Нет, волю к власти сквозь себя не проращивают. Вообще нет такой глупости, как воля к власти.
Есть просто необходимость работать с миром и вставать за то, что тебе дорого. Защищать тех, от кого тебе хорошо. Вот и всё.
Великий Правитель Маркхамвит мерил кабинет беспокойными шагами. На его плечах лежал груз неразрешимого вопроса. Он то и дело сердито похлопывал себя по эполетам. Жест этот безошибочно свидетельствовал о том, что разум вождя, а также его печень испытывают сильнейшее напряжение.
По-видимому, у него больна печень или желчный пузырь. Его доклады становятся все мрачнее, и он смотрит на мир столь пессимистично, что за этим наверняка скрывается какая-то болезнь, сказывающаяся на его психике.
Первое, что должен сделать дипломат после международной конференции, — это подлечить свою печень.