Качели… до могилы от колыбели.. с утра понедельника до вечера конца недели, от зубной щетки и завтрака до мягкой постели, от круглых иллюминаторов до холодных тоннелей, от невыносимой жары до вьюг и метели, от красно-желтой листвы до первой зелени… Тем не менее, имея своё мнение, мы стелем по всем направлениям, для тех, кто в теме…
Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах мёда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город, – непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звёздное небо, чувствовать запах дёгтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним, но уж таково заведение – никогда мещанин не оборвёт его, а ещё скажет:
…мы склонны завидовать крестьянину, шагающему за плугом, влюбленной парочке, гуляющей по вечерам, птице, поющей в листве, и каждой цикаде, звенящей летом на лугу, ибо жизнь их представляется нам наполненной до краев и такой естественной, такой счастливой — ведь о нуждах их, о тяготах, опасностях и страданиях мы ничего не ведаем!
У любой прекрасной розы, под листвой скрываются острые шипы.
Прошептав несколько молитвенных слов своему покровителю и праотцу Гипериону, юноша пошёл сквозь чащу прямо на голоса. В чаще было душно, резкий ароматический запах стеснял и без того затаённое дыхание. Осторожно обходя высокие кусты с огромными колючками, пробираясь между стволами земляничного дерева с его тончайшей светлой и гладкой корой, Пандион приблизился к группе миртовых деревьев, стеной преграждавших ему дорогу. Среди плотной листвы висели гроздья белоснежных цветов. На миг перед Пандионом возник облик Тессы ? миртовое дерево на его родине посвящено было девичьей юности.
Солнце золотит небо,
деревья.
Запах листвы.
Господи, счастье какое – наклониться, поднять лист золотой и втягивать, вытянуть из него все запахи земли, неба, солнца, смолы, птиц, леса, свежести, ветра –
жизни.
Так неторопливо, свежо, мокро – чуть-чуть древесиной – и пахнет жизнь.
Весна так чувственна. Прикосновенье ветра
Томит листву, и грешная дрожит.
Не выдержит? И этой самой ночью…
Пахучая испарина ползет
И обволакивает. Мягко
Колышутся и ветви клена,
И чьи-то волосы, и чей-то взгляд.
Все — обреченное. И я обречена
Под кожу втягивать прохладную звезду,
И душный пот земли, и желтый мир заката..
Но по железу ерзнула пила,
И кислое осело на зубах.
Дышал на меня серебряный космос
Зеленой листвою и летним теплом,
В огромном просторе услышу я голос,
Разлившийся небом во мраке ночном. Волна откровений таинственной связи
Меня с этим миром и этой листвой,
Нахлынула быстро, и мысли увязли
В огромном просторе с его глубиной. И сверху меня зовут эти звезды
Холодным сияньем зеленых ночей
Нырнуть в это небо, вздохнув этот воздух,
Узнав связь природы и дальних огней.
Жизнь — единственный способ,
чтобы обрастать листвой,
ловить ртом воздух на песке, взлетать на крыльях; отличать боль
от всего, что не является ею; и всегда какой-то важной вещи
не знать, не ведать.
В оврагах еще март, а на пригорках уже апрель. Сорвешь высохший и пустой серый стебелек, подуешь в него, и из отверстия вылетят остатки холодного зимнего воздуха. Прижмешь ухо к теплой от солнца березе и слушаешь, как кипит и бурлит в глубине ствола сладкий сок, как мало-помалу начинают зеленеть еще бесцветные после долгой зимы молекулы хлорофилла, как внутри миллиардов клеток бешено суетятся триллионы митохондрий, ядер и каких-то совершенно незаметных даже в самый сильный микроскоп пузырьков и соринок без всякого названия, как клетки делятся, делятся, делятся день и ночь без устали для того, чтобы проклюнулись смолистые почки, которые будут набухать до тех пор, пока не лопнут с треском и не брызнет во все стороны новорожденная листва.
Бредешь в лесу, не думая, что вдруг
Ты станешь очевидцем некой тайны,
Но все открыл случайный взгляд вокруг —
Разоблачения всегда случайны. В сосновой чаще плотный снег лежит,—
Зима в лесу обосновалась прочно,
А рядом склон сухой листвой покрыт,—
Здесь осени участок неурочный. Шумят ручьи, бегут во все концы,—
Весна, весна! Но в синеве прогретой
Звенят вразлив не только что скворцы —
Малиновка,— уж это ли не лето! Я видела и слышала сама,
Как в чаще растревоженного бора
Весна и лето, осень и зима
Секретные вели переговоры.
Средь многих земных чудес
Есть и такое —
Листья кружат на ветру,
Преображается лес,
Нет в нем покоя.
Это не страшно, это не навсегда,
Настанет покой снежный,
А там, глядишь, и весне подойдет чреда
В срок неизбежный.
У нас похуже, но мы молчим.
Ты, лес, посочувствуй.
Весна — это юность,
а старость — не множество зим,
Минует одна, и место пусто.
Сомкнется воздух на месте том,
Где мы стоим, где мы идем.
Но и это не страшно, коль ты пособишь
И в нашу подземную тишь
Врастет деревцо корнями живыми.
Пожалей нас во имя
Пожизненной верности нашей
Ветвям, и листве, и хвое,
Оставь нам дыханье твое живое,—
Пусть растет деревцо
Все ветвистей, все краше!..
Опустела без тебя Земля,
Как мне несколько часов прожить?
Так же падает листва в садах,
И куда-то всё спешат такси,
Только пусто на Земле одной, без тебя
А ты… — ты летишь и тебе
Дарят звёзды свою нежность. Так же пусто было на Земле
И когда летал Экзюпери,
Так же падала листва в садах,
И придумать не могла Земля
Как прожить ей без него
Пока он летал, летал
И все звёзды ему
Отдавали свою нежность. Опустела без тебя Земля,
Если можешь, прилетай скорей…
Мы прошли недалеко от неизвестного, но он нас не заметил: так велика была его печаль о близком. Мы прошли за высокую новую ограду купца Лудейникова. В этой ограде густо разрослась бузина, и частая листва кустов скрыла нас от неизвестного. Мы смотрели на его красивое, задумчивое лицо, и безмолвные и подавленные какой-то новой грустью, боялись пошевельнуться…
Всё рукотворное бренно в мире:
Высокостенный пал Илион,
Богатства, хранимые в пышном Тире,
Стали добычей волн и времен. Где фавны мраморные и наяды?
В прах обратился их блеск живой.
Полуразрушенные колоннады
Заметает осень листвой. Всё, что мы создали, берегли веками,
Передать мечтали потомкам в дар —
Всё без остатка поглотит пламя,
Истребит беспощадный пожар.
… Через открытое окно слышен шум листвы. Осенней листвы. Именно так иногда можно услышать ветер… Летом этот шум не слышен. Зелёная листва не шуршит, она для этого слишком упруга, слишком свежа, слишком молода. А осенью листва стареет, высыхает, становится хрупкой ломкой.
Так иногда бывает и с отношениями. Сначала, когда отношения ещё молоды, полны сил и жизни, то нас не слышно, мы не шумим и не ссоримся, предпочитаем просто не замечать легкую непогоду. Но потом накопившиеся обиды высушивают душу, и тогда даже тихий ветерок поднимает шум, потому что отношения становятся хрупкими и непрочными, как засохшая листва.
Итог один — осень. Листва опускается с деревьев и лежит под ногами, укрывая землю разноцветным ковром. А осень для отношений превращает их в воспоминания. И счастье, когда эти воспоминания так же приятны, ярки и красочны, как осенние листья…
Стою у неприступных стен Кремля,
А осень город, подо мной лежащий,
Раскрасила листвою настоящей.
Простор небесный, словно вдаль манящий,
Все видит на картине сентября. А вдалеке широкою дугой
Раскинулась вода в спокойном шаге —
Текут так мягко тонны синей влаги,
И кораблей приподнятые флаги,
Где Волги путь встречается с Окой.
Ты, что ищешь у мудрого пищи уму,
помни: знанье — огонь, разгоняющий тьму.
Знанье — корень — по каплям набравший воды,
чтоб листва зеленела и зрели плоды.
Не завидуй богатым, заносчивым, сытым —
ведь за все расплатиться еще предстоит им.
Нас, доверчивых, вечное Время обманет:
поначалу усладами жизни поманит.
А потом нас в могилы уложит оно,
и отцов и детей уничтожит оно.
Все людские страдания Время творит.
В мире только оно надо всеми царит.