Лауреат Нобелевской премии Кэндзабуро Оэ — прекрасный писатель, который пишет о поиске спасения в мире, оставленном Богом.
Мое мальчишеское сердце разрывалось, пока шла война: я мечтал попасть на фронт, чтобы погибнуть, сражаясь за тэнно, и в то же время боялся, что так оно и может случиться. Нетерпение, которое я испытывал при мысли, что опоздаю и война может кончиться без меня, и тайная надежда, что по возрасту я не успею попасть на фронт, привели к ужасному раздвоению чувств.
Я — один из писателей, стремящихся создавать серьёзные литературные произведения, противостоящие тем романам, которые всего лишь удовлетворяют запросам потребителей культуры, заполнившей Токио, и субкультур остального мира.
И в жизни, и в творчестве я остаюсь учеником профессора Ватанабэ. Он оказал на меня решающее влияние в двух смыслах. Во-первых, речь идет о моём методе сочинения романов. По его переводу Рабле я понял тот принцип, который Михаил Бахтин называет образной системой гротескного реализма, или смеховой народной культурой, то есть важность материальных и физических начал, соотношение между космосом, социумом и физическим миром, тесная соотнесенность смерти и устремленности к новому рождению, смех, который ниспровергает любую иерархичность.
… я вижу свой долг романиста в том, чтобы и те, кто выражает себя посредством слова, и их читатели сумели совладать с собственными страданиями и бедствиями своего времени и исцелить свои души от тяжёлых ран.
Именно… безумный план и должен удаться. Великие люди в истории не раз делали вещи, которые поначалу всем казались чистым безумием.
По моим наблюдениям, правительство Японии уже много лет остается, по существу, глухим к призыву людей, оставшихся в живых после атомной бомбардировки, рассматривать страдания, которые принесло жителям Азии вторжение японских войск в их страны, и трагедию Хиросимы и Нагасаки как единую проблему и позаботиться о том, чтобы ни то ни другое не повторилось.
Что же надо сделать? Необходимо признать, что мы [Япония] покрыли себя позором, осознать, пусть даже с болью в сердце, что у нас нет иного выбора, и без такого признания нельзя начать жить заново и обеспечить преемственность поколений.
Every time you stand at a crossroads of life and death, you have two universes in front of you; one loses all relation to you because you die, the other maintains its relation to you because you survive in it. Just as you would take off your clothes, you abandon the universe in which you are still alive. In other words, various universes emerge around each of us the way tree limbs and leaves branch away from the trunk.
Постепенно я стал осознавать всю глубину бедствий и страданий, которые принесли с собой атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. Забыть это нельзя, как невозможно предать забвению зло, причиненное Японией другим азиатским странам. Помня о жертвах атомной бомбардировки, о неизлечимых болезнях, вызванных радиоактивным облучением, о его страшных генетических последствиях для потомков жителей обоих городов, можно сказать, что это жгучая проблема не только сегодняшнего, но и завтрашнего дня. И вот в такой ситуации, размышлял я, от пострадавших в радиоактивном аду и всех нас требуют признать легитимность мирового порядка, поддерживаемого в зыбком равновесии лишь страхом перед атомным оружием.
Literature must be written from the periphery toward the center, and we can criticize the center. Our credo, our theme, or our imagination is that of the peripheral human being. The man who is in the center does not have anything to write.
… мои книги — такие, как они есть, прежде всего оттого, что я всегда отталкиваюсь от собственных непосредственных переживаний и соотношу их с обществом, страной, миром.
Мой собственный скромный опыт свидетельствует, что демократия ещё не вошла нам [японцам] в плоть и кровь и что утверждать обратное было бы просто нелепо.
У меня ощущение великого потопа появилось десять лет спустя после того, что произошло в Хиросиме… Но разве не японцы, пережившие эту трагедию, должны предупредить людей о всемирном потопе, изо всех сил противостоять ему?
I am the kind of writer who rewrites and rewrites.
I cannot talk about myself otherwise than by saying "Japan, the Ambiguous, and Myself".
Как человек, ведущий провинциальное, маргинальное, далекое от магистрали существование, я пытаюсь обнаружить, как я могу что-нибудь сделать для излечения и примирения человечества, способствуя этому своей, как мне хотелось бы надеяться, непритязательной, однако достойной и гуманной деятельностью.