Я ненавижу тех, кто двадцатью машинами, посменно, экипированный самой высокотехнологичной аппаратурой, выслеживает меня из-за моего же забора, кто выкрикивает имена моих детей, чтобы они посмотрели в их камеры…
Не уверен. Я знаю очень многих людей, которых хлебом не корми, дай только покрасоваться перед всеми.
Я узнал от тибетских монахов, что три самые страшные вещи, которые могут произойти с человеком — это красота, слава и богатство.
Пришлось танцевать в костюме цыпленка перед фастфудом для привлечения публики – так я на практике узнал, что такое реклама, которой учился четыре года в университете.
Семья должна стать для человека самым безопасным местом на свете, свободным от тревог.
Вера – первое, в чем я начал сомневаться. Потому что начал сомневаться в божественной справедливости. Еще в детском саду я задумался: а что, на небе со мной все будет так же, как с протестантами, как с католиками? Меня вообще всегда интересовала возможность несправедливости. Ко мне-то все были очень расположены, я с детства нравился людям, был, что называется, прелестным ребенком. Другие нравились меньше, и я замечал это. И по вечерам изводил маму вопросами, главный из которых был, конечно, «почему?». А она мне говорила: то, что ты нравишься людям, – дополнительные возможности и дополнительная ответственность. И только. Но во мне поселилось чувство вины, что смешно, из-за несправедливого мироустройства. А потом религия и вовсе перестала устраивать меня – из-за догмы, предписывающей, что можно, а что нельзя. А это опасно – любое предписание. Жизнь состоит из различий, все имеет право на жизнь. Мне ближе ментальность древних греков: они знали, что такое повороты колеса фортуны, взлеты и падения. У них глубже понимание самой природы человека, его натуры. Для них естество первично.
Уединение — это когда ты можешь выйти и посидеть на крылечке в одиночестве. Уединение — это когда тебе нужно самому выносить мусор, потому что в доме его скопились гребаные кучи, а вынести его больше некому.
Там, где я вырос, алкоголизм, наркотики, вообще так называемое дурное поведение были признаками слабости. И все чудовищно боялись показаться слабыми. А тут, в Лос-Анджелесе, ранее неприемлемое оказалось чуть ли не нормой. Мне пришлось научиться никого не осуждать.
Многие мужья и жены грозятся убить друг друга, так почему бы не показать то, как это выглядит на самом деле?!
Я никогда в своей жизни не проводил так много времени в юбке, как на съемках «Трои». Но юбки не так уж и плохи. Черт, они вовсе не так плохи.
I've always paid attention to religion … because I grew up in a religious background, but I've never felt a part of any of them. I think there's something to be drawn from most of them — other than goat sacrificing.
Слышать, как твой маленький ребенок срыгивает — это самый счастливый момент в жизни. Это момент, от которого получаешь наибольшее удовольствие.
Слава — та еще ***ь, чуваки.
Being married means I can break wind and eat ice cream in bed.
… настоящее чувство безнадежности посетило меня позже – когда я стал тем, что называется голливудской звездой. Я не был готов к этому… штурму вниманием. И чувствовал себя… Знаете, у нас в американской глубинке есть такая дурная сексистская традиция у строителей – свистеть и выкрикивать сальности проходящим мимо одиноким девушкам. Так вот, я чувствовал себя девушкой, в одиночку идущей не то что мимо, а по самой стройплощадке. Тогда и решил: как только заработал имидж, надо его срочно разрушать. Например, был этакой сладкой штучкой в «Тельме и Луизе» – срочно играй буйнопомешанного в «12 обезьянах». И так далее.
Я свято верю в свой метод: вначале здорово ***ываешь, потом здорово отдыхаешь.
Я езжу. На мотоцикле. Знаете, это такое наслаждение освобождения – ты стоишь на светофоре рядом с чьей-то машиной, слышишь, что там по радио слушают. И под шлемом можешь быть собой.
Когда-нибудь мы все расстанемся. С детьми, с теми, кого любим. Действительно, смерти я боюсь до смерти. А вот жизни – нет, не боюсь.
I keep hearing I'm a crazy party guy … I'm not. I'm boring… At least by party standards.
«Знаете, что такое быть Брэдом Питтом?» – спрашивает человек с порога, расстегивая шлем. И отвечает сам: «Это ходить с парадного входа, только когда перед ним красная дорожка, а по бокам – фотографы и толпа. Это знать все черные ходы и лифты для персонала и вжиматься в угол, когда горничная вкатывает в лифт свою тележку. В конце концов, это снимать мотоциклетный шлем, уже промахав весь холл гостиницы и 15 этажей на лифте! … Я не ищу сочувствия, я просто объясняю, почему я в шлеме.
”Мистер и миссис Смит” совсем не то же самое, что Лазурный берег”. Когда проходит медовый месяц, пара сталкивается с реалиями повседневной жизни и непредвиденными проблемами. И нет никаких способов определить, что будет дальше, какой будет ваша история
Поскольку я стал старше, я осознаю, как мимолетно время. Я не хочу растрачивать его впустую. Я хочу провести время с теми, кого я люблю, и заниматься тем, что действительно что-то значит.
Как-то раз я позвонил своему деду. «Мы тут посмотрели твое кино», — сказал дед. «Какое именно, дед?» — сказал я. А он крикнул моей бабушке: «Эй, Бетти, как называлось то кино, от которого я блевал третьего дня?»
Я больше не считаю себя актером. Съемки занимают меньшую часть моего времени и внимания. Кино кажется мне дешевым способом получить сильные эмоции. Этот метод больше не работает, особенно если ты стал отцом.
Мне нравится этот язык. Я нахожу его даже прекрасным и мелодичным…
Жизнь с Энджи меня многому научила. Она очень прямой человек, ни в грош не ставит тактичность, если на самом деле требуется правда. С ней я начал понимать: жизнь одна – и в том смысле, что она единственная, и в том, что едина, ее невозможно делить на части – вот я в семье, вот в офисе, а вот на вечеринке. Для меня теперь очевидно: все в жизни связано нерасторжимо. Я известен и поэтому могу помогать. Я помогаю, и это расширяет мой мир, мои горизонты. Это все здоровый эгоизм, который понимаешь только после сорока, – использовать мир в собственных целях, главная из которых – быть полезным миру.